Когда же этого таджика уволили, Костя даже не тихо и спокойно радовался, а злорадствовал. Посмеялся и сказал, что нехуй было лезть. Аркадий Иванович разогнал широкую ладонь своего объемного, когда-то служившего тела и дал сыну по шее. Нормально себя веди, не задавайся слишком. Да? – Да?! Что да?! Да он же… я же рассказывал, ты понимаешь, что он… – Хватит. Иди в свою комнату, там и сиди.

Там, в общем, сын и сидел уже несколько дней и выходить отказывался дальше туалета и автомобиля с водителем, который отвозил в школу и обратно, Софья носила ему еду, приготовленную этой домработницей, как ее…

Хармс сочился незамеченным, страницы перелистывались, а смысл оставался невостребованным. Решив, что пользы в таком чтении нет, Аркадий Иванович отложил книгу, подумал, взял телефон и набрал редко встречающийся номер – во всех проявлениях редко: он мало у кого есть, и, вероятно, на него мало кто звонит.

– Степан? Здравствуй, дорогой, здравствуй. – Аркадий Иванович старался говорить спокойно и не спеша, так же как ему отвечали на том конце провода, но у него не получалось. – Есть у меня к тебе просьба, знаешь…

– Внимательно тебя слушаю. Практически записываю, – голос Степана был сиплым и глуховатым, будто и не существовало его, как не для всех существовал сам Степан, генерал-майор ФСБ.

– Нет-нет, можно без записей. Дело личное. Есть один человек… нехорошо поступил с нашей семьей.

– Насколько нехорошо?

– Средне.

– Так. И насколько ты злишься?

Аркадий Иванович даже задержал дыхание, обдумывая ответ и понимая, сколько от этого ответа зависит.

– Средне.

– Угу. Так?

– Кстати, он нелегал, из Таджикистана, уже много лет тут, – добавил Аркадий Иванович после того, как назвал Ф. И. О. и вкратце обрисовал свою средней степени злость.

– Угу. Ну я тебе позвоню. Или от меня.

Отключился, и дышать стало легче. Аркадий Иванович посмотрел в коридор, за углом которого была лестница на верхние этажи, и подумал, что ближайшие несколько дней с одиннадцати часов вечера до семи часов утра будет отключать электричество в крыле дома, где комната его сына.

10

Вика сидела на диване вся перекрещенная, сплошной икс. Черные волосы каре, почти сходящиеся на лице, как закрывающиеся ворота. Остальные в кабинете смотрели на нее. В кино бы камера показывала лица присутствующих, медленно перемещаясь от одного к другому, кино бы начиналось с немой сцены.

– М-да-а, – резюмировала Наташа рассказанное родителями – о буйном поведении восьмилетней дочери, полном нежелании общаться, агрессивности, непослушании. Интересное дополнение симптомов, еще бы пиромания и энурез, и вышел бы полный психопатический портрет. Наташа протянула папку Насте: – Держи, подруга.

– Спасибо, – сквозь зубы ответила та. Обратилась к родителям: – Пойдемте?

– Нет-нет, мы тут посидим, – ответил папа, мотая головой, тряся щеками. – Так будет лучше… для нее.

Мама закивала.

– На первой диагностике родители должны присутствовать.

…

– Хотя бы один. Может быть, вы пойдете?

– Нет-нет, ну что вы, мы тут, тут. Мы вам доверяем, если надо, бумаги какую-нибудь подпишем, хотите?

– Да нет у нас таких бумаг никаких. – Наташа с сомнением оглядывала родителей. – Все обычно сами хотят.

– Смотрите, как знаете. Если захотите присоединиться, то это тридцать четвертый кабинет, дальше по коридору. Но во время самой диагностики лучше не входить.

Настя подошла к девочке и наклонилась:

– Пойдем?

Та подняла голову, но посмотрела не на Настю, а на родителей. Настя испугалась. Выставленная вперед нижняя челюсть, исподлобистый взгляд. Родители же смотрели спокойно и будто немного с насмешкой.

Начали со стандартного. Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Что ты любишь? Ответы были одни и те же: нечленораздельные, звонкие, агрессивные. Евгений Леонидович, психиатр, поправляя круглые, стиводжобсовские очки, делал пометки в записях.

– Не хочешь разговаривать? – дружелюбно пыталась психолог, новенькая, Настя еще не запомнила имя. После нескольких вопросов от всех сидящих в комиссии психолог вздохнула и сказала вполголоса: – Может, нам попробовать по отдельности? И я бы еще до этого переговорила с родителями.

Евгений Леонидович закивал, потирая седеющую бороду, закивали и остальные.

То, что девочка более или менее адекватная, точно не тяжелая и не глубокая степень умственной отсталости, было ясно – по тому, как ходит, держится, смотрит. Оставалось понять, в чем именно проблема, и потом раскручивать залежалый комок симптомов.

– Да нормальная я!

Маятники кивающих голов остановились.

– Нормальная я. Просто они… они меня так проучить хотят. – Девочка то смотрела на комиссию, то опускала взгляд, быстро-быстро, туда-сюда, будто играла мячиком на резинке. Перебирала пальцами.

– Кто хочет? – спросил Евгений Леонидович, взяв ручку.

– Родители.

Все начали делать пометки.

– За что?

– За то… за то, что я плохо себя веду.

– А как ты себя ведешь?

Девочка задумалась.

– Расскажи, как знаешь, – подала голос Настя. – Можешь просто что вспомнишь…

Вика наклонила голову, протачивая взглядом пол. Вспоминала? Выбирала слова? Решала, с чего начать?

Решила, с чего начать.

– Когда я их не слушаюсь, они говорят, что отправят меня к дебилам.

– Твои папа и мама?

– Да.

– Когда именно это происходит?

– Не знаю. Часто. Когда не хочу есть или не хочу рано спать перед тем, как они… Если хочу смотреть мультики. Или плачу, они не любят, когда я плачу, понимаете? Если я получаю двойки. Нам в этом году начали ставить оценки, и у меня бывают двойки. В прошлом году просто не ставили, там было «хорошо» или, там, «ужасно»… Вот, а в этом у меня бывают двойки. Мне не нравится. И тройки бывают!

– Это нормально, – сказала психолог. – Они у всех бывают.

– Папа говорит, что нет. Что у меня их быть не должно. Говорит, что так я не закончу школу и буду попрошайкой на улице, как который стоит всё время около нашего дома.

– Часто он тебе это говорит?

– Ну… иногда. В прошлом месяце он пришел с работы и посмотрел мой дневник. Там Алевтина Ивановна, это наша учительница, она написала мне замечание за поведение и…

– И что, Вика? – нахмурилась Настя. – Ты можешь не бояться, можешь сказать нам всё.

– И вызвала родителей в школу. Алевтина Ивановна. Папа взял меня за руку и прямо в пижаме повел к этому попрошайке.

– Господи, – донеслось до Насти, она не отразила, где и кто это сказал.

– Поставил к нему и сказал: Смотри. Вот такой ты будешь.

– А… попрошайка что? – спросила воспитательница, до этого слушающая.

– Ничего. Только ругался и сказал уходить, если дать нечего.

– Вы ушли?

– Да. Нет. Папа перед этим достал десять рублей из моей копилки и дал мне. То есть достал дома, а на улице дал мне, сказал отдать попрошайке. Сказал: Помогай