Шрифт:
Закладка:
– Я слышала, такие сейчас на каждом углу, – задумчиво покачала головой мама и оглянулась, будто они говорили о шпионах, которые могут подслушивать из любого ближайшего заснеженного куста.
– Вот, нашла себе и шляется с ним. – Настю передернуло. То ли холод, то ли что. Хотя уже середина весны. – Ну так вот, а домой когда приходит, закрывается у себя, а со мной ниалё.
– Возраст, возраст такой. Гормоны в промежность бьют, вот и шляется со всякими. Ты и сама была, помнишь, какой…
– Ой, тут вот не надо! Я была золотым ребенком. Всё сама делала, пока ты с мужиками по барам таскалась!
– Тихо, тихо, – затягивалась сигаретой мама. – Для себя тоже нужно успеть пожить.
– Тут уж ты точно справилась.
– Слушай, может, мне с ней поговорить?
– Да поговоришь! Она не слушает. Да и о чем ты с ней поговоришь.
– М-да-м. А с Сережей хуже, говоришь – в смысле? Что там может быть хуже-то? Есть куда?
– Очень смешно. Он злится. Злится, что только я заставила его поставить меня на первое место, как сама же и убежала. Кажется, он плюнул вообще на всё. Сам приезжать стал позже. Говорит, работа, а мне кажется, это назло мне.
– Да он не стал бы.
– Я даже с приятелем с его работы попереписывалась, поспрашивала…
– Ну?
– Ничего не знает.
– Н-да. Шпионка из тебя вышла бы первоклассная. Пытай не пытай – один хрен ничего не расскажешь. Не знаешь сама ни черта потому что. Мужик-то ведь хороший, я тебе тогда еще говорила.
– Они все у тебя хорошие. – Настя повела по боковой дорожке – скрюченные кусты, разукрашенная граффити стена от старого разрушенного особняка. – И сколько их пришлось сменить.
– Изнашивались.
– Не знаю я. Ну, и я приезжаю домой, и даже поговорить не с кем. Будто не у себя дома, а… в чужом каком-то мире будто живу. И Дима еще… родители долбанутые. Такой парень классный, а они его в интернат. А сами – загорать. Я тоже, может, хотела бы всё бросить к чертям и уехать, но я же здесь.
– Ну, душенька, знаешь ли…
– Я уже и уволиться думала, но не могу же я вот так. Только пришла. И Дима на меня надеется, у него дома ад кромешный, а так хоть я.
Мимо проходили редкие черные люди, за ними летел слабый ветер. Дорожка парка, изогнувшись, выпрямилась, вдалеке завиднелись два бегуна.
– Да и вообще – зачем устраивалась тогда, если через пару месяцев увольняться.
– Нет, об этом не думай. – Мама всё знала лучше. – Не думай увольняться.
Настя промолчала. Мама потушила сигарету об урну и кинула окурок в россыпь других таких же в пепельнице, желтых и серых, сломанных.
– Я тебе советы редко давала…
Настя посмотрела из-под смеющихся изогнутых бровей.
– Ладно, нормальные советы редко давала. Но вот что мне кажется: не позволяй никому за себя решать. Это не по-нашему, не по-новоселовски.
– Я давно уже Иноземцева.
– Да хоть Жоподренцева. Ты меня поняла. Не позволяй никому за себя решать. Ты же не человека убила. И не бросила никого. Такую жену и мать, как ты, еще поискать.
Настя криво улыбнулась, да, спасибо, мама.
– Да что спасибо, я тебе как есть говорю. Услышала?
– Да, – кивнула Настя.
– Хорошо. Всё-таки моя дочка, – ответила мама и потянулась за сигаретами.
* * *
На следующий день Настя задержалась ненадолго, чему была очень рада[26]. Представляя и предвкушая раннее прибытие домой, она закрывала дверь кабинета и напевала, даже одной ногой пританцовывала. Через минуту узнала, что ее представления и предвкушения были холостыми.
Дима сидел в своей обычной позе – чуть сгорбленные плечи, спрятанные под скамейку ноги. Настя поздоровалась – и:
– Ты чего тут? Вас же уже отпустили?
– Папа опаздывает.
– Опаздывает? Обычно он прямо минута в минуту.
– Что-то по работе.
– А-а. Хочешь, пойдем в кабинет? Чай тебе заварю.
Дима улыбнулся. Улыбка быстро сползла, веревочки не выдержали.
– Чего ты такой грустный? Что-то случилось, дорогой? Что-то еще? – Настя разливала воду из еще теплого чайника.
Дима долго молчал и просто смотрел на стол, за которым они сидели.
– Элли в больнице.
– Как, и она тоже?
– Да. С капельницей.
– Боже, – вздохнула Настя. Ей казалось, что эта собака – что-то вечное, нерушимый артефакт и так небольшого Диминого счастья. – Надеюсь, всё будет хорошо, – Дима только кивнул. – Сколько ей уже лет?
– Двенадцать. Не знаю… это много?
Настя, довольно смутно представляя, сколько живут ротвейлеры, но понимая, что в принципе собаки живут немногим дольше этого, задумалась. Обнадеживать на пустом месте было бессмысленно.
– Я не знаю. Надеюсь, она с тобой еще поживет.
А в интернат его отправят вместе с собакой? Хм, хм.
– Малик почему-то ушел.
– А? Кто?
– Наш садовник. Хороший был.
– Ушел – в смысле уволился?
– Да.
– Оу, ну, может… ему пришлось куда-то уехать.
– Он меня спас.
Настя не понимала, откуда взялся и куда одновременно исчез какой-то неясный садовник и в чем именно тут вообще проблема.
– Может, наймут еще лучше? – какой смысл, какой смысл, идиотка, обещать нового садовника, если скоро мальчика отправят в интернат, и там что садовник, что сантехник уже, боже, какая же идиотка. – Когда за тобой приедет папа?
– Через час. Или что-то около через час. Он сказал. – Дима закивал, будто слов было недостаточно.
Настя посмотрела на починенные часы. На несколько секунд залипла на циферблат и, невидимо для Димы закатив глаза, сняла пальто:
– Я с тобой пока посижу. Чем хочешь заняться?
Дима выбрал шашки. Настя достала потрепанную коробку из нижнего ящика шкафа с играми и игрушками и приготовилась поддаваться. Впрочем, игроком она была не очень сильным, так что труда особого это никогда не составляло. Когда через двадцать минут ей пришла смс от Сережи: Ты скоро?, она ответила просто: Нет, и в общем-то как было удачно, что телефон уже разряжался, так что она просто продолжила с демонстративным усердием следить за фишками на мятой, вздувающейся шашечной картонке.
* * *
– Блин, Аня, ну ты совсем уже?!
– Ничего я не совсем! Это ты с ней нянчишься, ведешь себя как подстилка для умалишенной.
– Я просил тебя быть аккуратнее с этим словом?
– Ладно, я буду. Аккуратнее. С этим словом!
Когда Даня с Димой приехали, Дима быстро разделся и убежал к себе наверх. Даня разделся не спеша и прошел в столовую. Аня невзначай сказала, что
