Уоррен и Сьюзи держались в стороне от светской жизни Омахи. Их собственные связи с обществом сводились к серии повторяющихся мероприятий, которые соответствовали ритму работы Уоррена. В городе Сьюзи оставалась на связи, лавируя между друзьями, семьями, нуждающимися в ее помощи и общественной работой. На незапертой задней двери Баффеттов теперь висела табличка с надписью: «Доктор принимает», Ее подопечные были самого разного возраста и положения, некоторые из них были очень требовательны. Они просили, и Сьюзи давала, а когда они просили еще – она давала еще.

В свою очередь, когда просила Сьюзи, давал Уоррен. Непреклонный в том, что касалось его занятий, он уступал ей почти во всем остальном. Например, в этом году они перестроили дом. У соседских детей появилось место, в котором можно было собираться. Уоррен был в восторге от того, что в подвале под домом появилась площадка для игры в ракетбол (игра, похожая на пинг-понг, но в человеческий рост), куда он приводил своих друзей и коллег по бизнесу.

Хотя Уоррен во многом был похож на ребенка, и, по мнению Сьюзи, ему следовало быть более внимательным отцом, он был верным и преданным мужем. Он приходил на школьные мероприятия и водил детей развлекаться. 1967 год, когда вышла песня Beatles «Белый кролик», стал пиком рок-н-ролльной культуры, связанной в том числе с наркотиками. Сьюзи-младшая училась в восьмом классе, Хоуи – в шестом, а Питер – в третьем, но Баффеттов благополучно миновали заботы, с которыми столкнулись многие другие родители. Сьюзи-младшая из робкой девочки превратилась в самодостаточного подростка и бесспорного лидера для братьев. Она слушала рок-н-ролл и при этом она оставалась «правильным» ребенком. 12-летний Хоуи был еще настолько ребенком, что пытался напугать сестру и ее друзей, выпрыгивая в костюме гориллы из-за яблони. В это время Питер проводил время, играя на фортепиано, в одиночестве или со своим другом Ларсом Эриксоном. Он побеждал в конкурсах талантов и, казалось, был поглощен музыкой так же, как его отец – зарабатыванием денег.

Единственным членом семьи, которого соблазнила темная сторона психоделических шестидесятых, был 17-летний Билли Роджерс. Будучи сыном Дотти и начинающим джазовым гитаристом, он экспериментировал с наркотиками. Его мать занималась волонтерской работой и была искусной швеей, но также спала до полудня и не умела принимать решений, все больше пила и не обращала на детей внимания. Сьюзи часто брала Билли посмотреть на Кельвина Киза – местного джазового гитариста, чтобы Билли учился у него технике игры и не выходил за рамки нормальной жизни[364].

Сьюзи взялась за сложную задачу: культ марихуаны и ЛСД проникал повсюду, а Тимоти Лири призывал Америку: «Включись, настройся, оторвись». Молодежная контркультура бунтовала против всех форм власти и ценностей, которые отстаивали предыдущие поколения.

Уоррена битломания не коснулась. Его ум был занят исследованием и разрывался между философскими концепциями «сигарных окурков» Бена Грэма и «великих предприятий» Фила Фишера и Чарли Мангера.

«Я помнил об идеях Мангера, но постоянно метался туда-сюда. Это было моей версией эпохи Реформации: сегодня я прислушивался к Мартину Лютеру, а завтра – к Папе Римскому. И в роли Папы выступал, конечно же, Бен Грэм».

Но рынок сам отбросил все авторитеты прошлого и настоящего. В 1960-е годы разговоры об акциях оживляли коктейльные вечеринки, а объем торгов вырос на треть[365]. В свои 36 Баффетт чувствовал себя дряхлым стариком в мире, который мечтал о Transitron, Polaroid, Xerox, Electronic Data Systems – компаниях, технологии которых он не понимал. Уоррен сказал партнерам, что начал замедляться. «У нас просто нет такого количества хороших идей», – писал он им[366].

Однако он не стал вводить послаблений в свои правила, которыми руководствовался при поиске способов заставить деньги работать. Вместо этого он установил два новых ограничения, которые еще больше затрудняли инвестирование. Это были его личные предпочтения, которые теперь вошли в официальный канон.

1. Мы не будем участвовать в бизнесе, если ключевое значение для принятия инвестиционного решения имеет технология, в которой я не смыслю. О полупроводниках или интегральных схемах я знаю примерно столько же, сколько о брачных повадках майского жука.

2. Мы не будем заниматься инвестициями, даже если они обещают великолепную прибыль, при существенной вероятности серьезных гуманитарных проблем.

Под «серьезными гуманитарными проблемами» он подразумевал увольнения, закрытие заводов и предприятий, которые не переживут ни одной забастовки.

Окурки, которыми он уже владел, и так приносили достаточно проблем. Berkshire Hathaway буквально находилась «на жизнеобеспечении». Баффетт нанял Верна МакКензии, аудитора из Peat, Marwick, чтобы проконтролировал работу злополучной текстильной фабрики. Он сожалел об ошибке, которую совершил на недавнем заседании совета директоров Berkshire Hathaway. Переживая приступ щедрости в момент, как потом оказалось, преходящего финансового успеха, Баффетт дал себя уговорить на дивиденды в размере 10 центов на акцию. Нехарактерная для Уоррена покладистость вылилась в 101 733 доллара дивидендов, которые, как он знал, могли превратиться в миллионы, если бы остались в его кармане[367]. Он решил, что больше никогда не допустит подобной ошибки.

Восемь месяцев спустя Баффетт предложил акционерам Berkshire обмен. Каждый, кто хотел получить доходные ценные бумаги, мог обменять акции на 7,5-процентные долговые обязательства. На этих условиях акционеры сдали в общей сложности 32 тысячи акций. Этим шагом Баффетт избавился от тех, кого интересовали одни лишь доходы, в надежде, что остались только те, кому в первую очередь нужен рост, а не дивиденды. Кроме того, уменьшив количество акций в обращении, он усилил контроль над Berkshire. Пусть и масштабы его первоначальной ошибки с покупкой компании стали более очевидными.

Кен Чейс стоически выполнял приказы Баффетта о сокращении бизнеса. Он прислушался к советам Чейса о том, что с профсоюзами нужно ладить, и смирился с убытками, чтобы сохранить остатки компании в рабочем состоянии.

К 1967 году Чейсу и МакКензи удалось вывести незадачливого производителя подкладок для мужских костюмов на уровень безубыточности. Но у всех на устах снова был термин «инфляция», позабытый со времен Второй мировой войны.

Баффетт старался как можно быстрее выводить деньги из текстильного бизнеса. Он принимал непосредственное участие в решении текущих вопросов на производстве, почти ежедневно разговаривая по телефону с Чейсом и МакКензи[368].

Но этого было недостаточно. По мере того, как поступали цифры, Баффетт понял, что ткацкий цех и подразделение платьевых тканей теряют столько денег, что единственное спасения для них – модернизация оборудования. Но тратить хорошие деньги, чтобы спасти плохие, было ошибкой Сибери Стэнтона. Баффетт отказался инвестировать в этот бизнес: это было бы