в Москву, где обещали гастроли по Союзу. По дури он подписал контракт сразу с двумя продюсерами – Виктором Шульманом и Леонардом Львом. Положение осложнялось тем, что Лев был совладельцем ресторана «Одесса» и буквально вытащил Вилю из грязи. Вернее, согласился взять его петь песенки на первом этаже заведения – в баре, и он перестал наконец быть таксистом.

Это было самое тяжелое воспоминание о жизни в Нью-Йорке. Виля страдал пространственным кретинизмом и возил в качестве поводыря свою американскую подружку, тоже русскую, музыкантку-клавишницу – Ирину Олу. Долго не знал, что в Америке не принято садиться в такси, в котором кто-то сидит помимо водителя. Они впустую жгли бензин. Когда Ола предупредила его, что уходит, он пришел в «Одессу», и ему впервые в Америке повезло. Песенки Токарева понравились Леонарду. Позднее он занял у него деньги и записал первый альбом, его раскупили, продал второй с тем же результатом. Лев перевел его на второй этаж, где был огромный зал с десятками столиков и небольшая эстрада. Вместе с Олой они «жарили» приблатненные Вилины хиты. Как положено, первые сорок минут – репертуар, остальное время – до последнего посетителя – на заказ.

С началом перестройки в «Одессу» стали приходить крутые русские. Москва разрешила свободно летать в Америку. В ресторане гуляли Боря Сичкин и Сева Крамаров, Ёся Кобзон с Зямой Гердтом, Лева Лещенко с Вовой Винокуром и загадочная Джуна Давиташвили. Плюс – все руководство «Аэрофлота» и «Совкомфлота», гастролеры из Большого и даже ансамбль «Березка» в полном составе. Среди всей этой публики Виде особенно нравилась загадочная Джуна. Когда гости напивались чистейшим шведским «Абсолютом» под жирнющую атлантическую селедку с ослепительно белыми кольцами лука, она доводила их до изумления. Сначала болтала всякую чепуху и крутила вилкой под носом человека, кто сидел напротив за столом. Незаметно вилка закруглялась буквой «S», и Джуна дарила ее обалдевшему, разом трезвеющему собеседнику. Виля вообще не пил, всё пытался заметить, когда Джуна сжульничает. Но фокус так и остался неразгаданным.

Токарев стал чувствовать себя в «Одессе», словно в родной семье. Часто его оберегала от загулявших гостей очаровательная жена Леонарда Льва – Лена. Она никогда не повышала голос, но ее взгляд останавливал любую неконтролируемую энергию.

И вот – всё в прошлом. В свои пятьдесят девять лет он сидит на шестом этаже скромной по нью-йоркским понятиям квартиры и «сосет лапу». Мало того, лихорадочно перебирает в голове – за что его хотят «замести» не просто менты, а хлопцы с Лубянки?

На кухне громыхала сковородками Люся. За его спиной послышалось шарканье и шлепки тапок, на плечи легли руки Аллы.

– Не бзди, казак! Всё будет хорошо! Пойдем яичницу есть, – скомандовала она глубоким контральто и чмокнула в затылок.

По гостиной с ее красивым, сверкающим черным лаком роялем «Steinway» из кухни разливался запах жаренных на сливочном масле яиц и вареных сосисок. Всё как в прошлой жизни контрабасиста ансамбля «Дружба». В его составе двадцать пять лет назад он работал с Эдитой Пьехой. «Запах сосисок вообще-то стал намного гаже», – отметил он про себя.

– Спасибо, Аллочка, я не хочу.

Он встал и распрямил скрюченную спину. Виля давно придумал себе «прикид». Черные брюки, черные ботинки, черный пиджак, черные волосы на голове и на усах. Волосы приходилось красить, но только в таком экстерьере он нравился сам себе. Это не было тщеславием. Он родился в казачьем хуторе на Северном Кавказе, и такие мужики – все в черном, с черными усами, верхом на черных конях – с детства вызывали желание быть похожим. Он похлопал рукой по крышке рояля, словно по крупу лошади. Его ноздри щекотали два противоположных запаха – яичницы с кухни и нафталина из рояльных внутренностей. Он задрал нос и принюхался.

– Избаловала тебя Америка, чувак. Усищи отрастил, как таракан. Тебе их на Лубянке-то повыщиплют! – Хозяйку забавлял вид испуганного «суслика», как она назвала его, узнав, что хочет прятаться у нее. – Можно пельмени разогреть. Иди на кухню, иначе выгоню к чертовой матери. Не хватает, чтоб ты помер от голода. Меня не поймут.

Алла подошла к нему ближе, подтолкнула боком в сторону кухни. Для таких нежданных гостей стол накрывали не в столовой. Здесь всё рядом – и холодильник, и плита. Домработница Люся привычно разбросала тарелки, вилки и чашки для чая. Они сели вдвоем за небольшой столик. В эти дни в гости к Алле не заходил никто. Народ словно чувствовал, что лучше держаться подальше от американца, которого скрывает Алла и разыскивает КГБ.

Вилли взял вилку и начал прокалывать желтки у всех пяти яиц, что пожарила ему Люся. На тарелке кучкой лежали и порезанные серо-голубые цилиндрики двух сосисок. Токарев наколол один из них на вилку, чтобы обмакнуть в желток. В это время в дверь позвонили.

– Слава богу, Полосатик пришел! – с явным облегчением проговорила Алла. Ее голос стал веселей, сместился в меццо-сопрано.

Люся двинулась было впустить Полосатика, но Алла ее остановила.

– Сама Андрюшку встречу.

Она подошла к входной двери, посмотрела в глазок, провернула ключи двух замков, открыла массивную щеколду и сняла с крючка цепочку. Подпружиненная бронированная дверь легко открылась. В квартиру вошел Андрюша. Бело-синие полосатые брюки-бананы, футболка без рукавов из американского флага и черная фуражка с лакированным козырьком и красной звездой на околыше.

– Смотрю, волосики завиваешь, – она вновь перешла на глубокое контральто и подставила щеку для поцелуя.

– Здравствуйте, Алла Борисовна, здравствуйте, примадонна! – Андрей троекратно поцеловал Пугачеву в обе щеки и достал из-за спины букет желтых роз.

– Ишь, «примадонна»! Где слов таких нахватался, Полосатик? Тебе невесту так называть, а не меня. Хотя невесту лучше «пупсиком». – Алла засмеялась, перейдя на уместное для такого момента меццо-сопрано.

– Хорошая у вас квартира, Алла Борисовна!

Полосатик резко сменил пластинку. Со времен беспризорного детства он отлично владел приемом «косить под тупорылого». То есть пропускать мимо ушей то, на что не хотел отвечать.

– Ты в Кремле будешь жить. Там квартиры не меньше, – польстила Алла. – Хорошая на тебе майка – с ихним флагом. Давай иди к Токареву – он в мокрых штанах сидит на кухне. Увидит майку – успокоится. Яичницу с сосисками будешь?

– Господь с вами, Алла Борисовна! Через два часа поезд в Минск. Народ грузится.

– Белорусский вокзал в двух шагах. Не торопись. Ручки пойди помой.

Хозяйка проводила его в знакомую ванную. Он запер дверь на щеколду, включил воду и сел на золоченую крышку унитаза, как и два года назад. Достал из кожаной папки с серебристой молнией список пацанов,