Шрифт:
Закладка:
Пока Полосатик изучал в ванной «черную бухгалтерию», Токарев ковырялся вилкой в сосисочных цилиндриках. Они не лезли в горло. Виля вернулся в гостиную и занял прежнюю позицию у рояля. Алла, видя его мучения, подошла к двери ванной и постучала.
– Тебе помочь, что-то случилось?
– Нет-нет, Алла Борисовна, всё в порядке, – раздался звук поднимаемой крышки унитаза и шуршание листов бумаги. Круглая ручка встроенного замка провернулась, он вышел. Алла подвела его к узнику совести, они поздоровались и сразу друг другу понравились. Авантюристы видят своих издалека.
– Уважаемый Андрей Александрович, – начал Токарев, но Алла его прервала:
– Давайте не тянуть кота за хвост. КГБ хочет арестовать Вилю. Чуваку надо помочь.
– Чем? Перебросить через финскую границу?
– Кочумай! – Алла использовала классический эстрадный термин, обозначающий «не дури!». – Надо узнать, чего от него хотят, и главное – закрыть «дело», если его уже возбудили.
– Говорите «кочумай»? Ладно. Только Виля за это возьмет меня на гастроли по Союзу «на разогрев». «Ласковый май» базлает четыре песни в начале каждого концерта. Двадцать пять процентов кассы мои. Плюс печатаю билеты. У меня есть разрешение Министерства культуры.
Разин ответил Пугачевой по эстрадной фене. Дал понять – он в теме. «Базлать» означало – «работать» номер на концерте. Токарева такой подход к делу несколько успокоил. Ясно, имеет дело с профессиональными эстрадниками. Так говорили только они.
– Не знаю, как отреагирует Леня Усатый, мой продюсер. Но деваться некуда. Мое условие, – заговорил Токарев, – не кирять, после концертов сразу берляем и в гостиницу друшлять. Само собой, в гостиницах с барухами не бараться.
Токарев стал эстрадником намного раньше Аллы и Андрея. Условия, которые он выдвинул, говорили о серьезности его намерений и желании повторить гастроли, если первые пройдут с успехом. Здесь главное – без скандалов и происшествий. То, что он просил от Разина, означало «на гастролях не пить, сразу после концерта идти есть и спать. Главное – не иметь дел с женщинами при гостиницах».
– Это в жилу, к тому же у тебя малолетки в ансамбле, – согласилась Алла с условиями Вилена. Для убедительности вновь перешла на низкое контральто, с хрипотцой.
– Клево, договор подпишем после возвращения из Минска. Через четыре дня. Я побежал.
Он метнулся к двери, но остановился.
– Вот еще. У меня с «пупсиком», как вы Ирину Михайловну Горбачеву называете, скоро свадьба. Я уже сказал дяде Мише и тете Рае, что вы, Алла Борисовна, на ней будете. И споете четыре песни.
Это означало, что Пугачева будет базлать не за башли, но кирять и берлять сколько угодно.
– То есть петь буду не за деньги, а за еду? – Алла наиграно развела руками.
– Алла Борисовна, я сирота, у меня денег никогда не было. А у президента Советского Союза мы чего-нибудь для вас выпросим.
Полосатик чмокнул Аллу Борисовну в щеку, пожал на прощание руку Токареву, повернулся и ушел. Люся запрела дверь на все замки.
– Чего-то я не понял, – Токарев вопросительно посмотрел на Аллу. – А КГБ?
– Подождем. Не зря же он прибегал. И весь такой нахальный.
Пугачева обхватила руками локти, принялась ходить по гостиной. Она тоже удивилась стремительному приходу и такому же стремительному исчезновению жуликоватого красавчика.
На журнальном столике, стоящем за роялем, зазвонил телефон. Трубку обычно брала Люся, поскольку девяносто девять из ста звонков были от сумасшедших фанатов. Никто не знал, где они брали номер ее телефона. Алла меняла его раз в три месяца, но не помогало. Люся и на этот раз вышла из кухни, чтобы поднять трубку. Но Алла что-то почуяла.
– Люся, я сама.
Она подняла трубку и услышала благородный баритон.
– Алла Борисовна, это Филипп Денисович Бобков.
– Здравствуйте.
– Вы меня узнали?
– Кто ж вас не узнает, отца родного, – польстила Алла заместителю Крючкова, генералу КГБ Филиппу Бобкову.
– Тут до меня слухи дошли, что вашего гостя Вилена Токарева кто-то хочет арестовать. Я навел справки не только по нашему ведомству, но и в МВД. Полная чушь. Надо было сразу мне позвонить. Передайте ему, чтобы не забыл на концерт пригласить.
Бобков положил трубку. Раздались короткие гудки.
– Вот шустрый чувак! Ты знаешь, кто такой Бобков – который звонил? – Алла повернулась к Вилену.
– Нет, конечно. – Усы Токарева потянулись вверх.
– Курирует всех советских артистов от Лубянки. Страшный человек. А глаза такие добрые, василькового цвета. Сказал, что твой арест – чья-то злая шутка. Конкуренты. Ты многим дорогу можешь перейти. Даже мне. А сейчас вали на все четыре стороны.
– Алла, не знаю, как тебя благодарить…
Она не дала ему закончить:
– Кочумай!
* * *
Первые гастроли Вилли Токарева, «чувака с Брайтон-Бич», как его называли советские эстрадники, проходили в Советском Союзе не просто «на ура!». Было полное сумасшествие – стадионы заполнялись под завязку, концертные залы не вмещали всех желающих. Токарев давал по три концерта в день и в свои шестьдесят лет выматывал на сцене всех, кто его сопровождал.
Знаменитый конферансье Борис Брунов и джазовый оркестр Анатолия Кролла «доделали» бывшего контрабасиста Эдиты Пьехи до уровня суперзвезды. А Виля, как ласково называли бывшего таксиста новые друзья, рвал публику в клочья своими веселыми песенками. Почти всё, что он пел, советские граждане слышали сотни раз. Записи с его песенками были у всех, кто имел кассетные магнитофоны. И тут – на тебе, живой Токарев с его «Небоскребами», где он маленький такой, и «Спортивной рыбалкой», в которой «хвост-чешуя, не поймал я ничего». Народ придумал другую концовку, которая лучше рифмовалась со словом «чешуя». Но Токарев, словно вшивый интеллигент, упорно пел исключительно культурно, хотя мог бы и «отмочить».
Начинались концерты за двадцать минут до указанного на билетах времени. Боря Брунов выводил на сцену четырех подростков. Они держались за руки и пугливо озирались по сторонам. Это входило в сценографию. По легенде для Министерства культуры СССР, дети из советских приютов должны были смягчить негативный эффект от развязного пения американского гастролера-диссидента. Но оказалось, что Виля и «Май» не смешивались, как не смешиваются никогда солярка и вода. Сколько ни взбалтывай их в одном флаконе, все равно распадутся на отдельные фракции. Андрюша Разин понял это по составу публики. Раз от раза на стадион валило все больше девочек-школьниц двенадцати-пятнадцати лет. Дошло до безумия, о котором мечтали все эстрадники Советского Союза. Во время исполнения последней, четвертой песни «разогрева» – «Белые розы» – на траву стадионов, где устанавливали сцену, начали выбегать заплаканные, с растрепанными волосами и потекшей
