- А у вас что, нет? – хмыкнул Лёва.

- У нас так… по чуть-чуть.

В общем, Каринино «по чуть-чуть» Лев смог увидеть воочию, когда пробирался к зданию общежития через дворы. Там, во дворах, никаких фонарей не было и в помине (они и на центральных улицах встречались через раз), путь освещал тусклый свет из окошек. Проходя мимо заброшенного газетного ларька, он услышал гаденькие смешки и обрывки реплик, брошенных с развязной интонацией.

Ему были хорошо знакомы и эти смешки, и этот тон. Очень похоже говорили и смеялись Грифель с Вальтером.

«Интересно, - подумал Лев. – Будто бы их всех собирают на одном заводе».

Но следующая мысль была совсем другой: «Блин, лучше валить, наверное».

Здесь, в этом городе, по-любому есть свои Грифель, Вальтер и Кама, есть свой подвал и свои порядки. Это в Петербурге ему позволялось шататься по Московскому району, не особо беспокоясь обо всякой шпане – там его хорошо знали, а если не знали, можно было сказать: «Я от Камы» и народ сразу терял к нему интерес: не охота было связываться с Камой. Лев догадывался, что Кама не просто их «предводитель», что он вообще выше по бандитской иерархии – где-то там, где настоящие разборки, убийства и перестрелки.

Но всё это было там. И если он решил начать новую жизнь, ему не стоило бы идти дальше. Не потому, что побьют (пусть только попробуют, у него бита), а как раз потому, что не побьют. Ему придётся опять хвататься за оружие, драться и угрожать, чувствуя, как пульсирует в груди разрушительная злость, как пьянит жажда власти и чужого унижения. Последнее – самое тяжелое, потому что приятное.

Короче, лучше не начинать снова. Лучше пойти обратно.

Но он не пошел. Замер, когда среди ехидного ржача и насмешек различил совсем другой голос – обыкновенный. Голос этот беспомощно о чем-то просил – наверное, «Отпустите» или «Дайте пройти».

Тогда Лев вспомнил Власовского. Сначала вспомнил, как его ловили у кинотеатра, а потом – как он угрожающе нависал над ним, пока тот беспомощно вжимался в стену. Тогда он ещё не понял, зачем это делает, но потом, много позже, ему показалось, что это и было своеобразным «Прости меня». Сказать этих слов настоящему Якову он не мог, но было очень нужно, в первую очередь – самому Льву. И он извинился вот так.

Повесив сумку на сук ближайшего дерева, Лев покрепче сжал биту и пошел на голос – в тени домов за пустырем.

«Так, кажется, двое. Это хорошо. Главное, не увлекайся», - попросил он сам себя.

Крадучись, он подобрался к черным силуэтам со спины и, держась на почтительном расстоянии, спросил, делая голос тверже:

- Молодые люди, у вас какие-то проблемы?

Лев [34-35]

Драться не пришлось.

«Молодые люди» оказались худощавыми гопниками в спортивках. При виде биты, они беспомощно вскинули руки и запищали: «Э, ты чё, шуток не понимаешь?». Лев процедил, что терпеть не может такие шутки и замахнулся битой, как будто для удара. Парни, пригибаясь, засеменили в разные стороны. Лев, проследив взглядом за одним и за другим (чтобы никто не зашёл со спины), повернулся к жертве нападения. Парень, отлипнув от дерева, шагнул вперед, выходя из тени, и Лев, сощурившись, смог разглядеть его лицо в рассеянном свете. Это был тот самый студент, с которым они пересекались в деканате – «А голову ты дома не забыл?».

Парень тоже узнал Льва и растерянно улыбнулся:

- Ничего себе. Спасибо.

Лев, закинув биту на плечо, небрежно ответил:

- Да че там… Фигня.

Они потупились: вроде и сказать друг другу нечего, и разойтись, будто ничего не произошло, странно.

Парень, преодолевая неловкость, спросил:

- А ты тут… какими судьбами?

Лев кивнул в сторону пошарпанной девятиэтажки – верхушка дома возвышалась вдалеке над кронами деревьев.

- В общагу иду.

- Всё-таки заселили? – улыбнулся парень. – Я же говорил.

- Ты тоже живешь в общаге?

Он покачал головой:

- Нет, в этом доме, - парень показал за спину Льва: прямо за ним стояла точно такая же девятиэтажка. – Чуть-чуть не дошел.

- Ну, в следующий раз осторожней, - с назидательностью произнёс Лев.

Они начали расходиться: один – в сторону дома через пустырь, Лев – двинулся к общежитию.

- А как тебя зовут? – услышал он в след.

Остановившись, Лев снова повернулся к парню.

- Лев. А тебя?

- Артур.

Они ещё раз подошли друг к другу – пожали руки.

- Обращайся, если что, - сказал Артур. – Я твой должник.

Он снова подмигнул, как тогда, у лестницы. А Лев снова подумал: «Точно голубой».

Всю дорогу до общежития Лев заходился от гордости за самого себя: как он хорошо поступил, не оставил человека в беде, и при этом даже не пришлось драться! Тогда он, конечно, не знал, что пройдёт двадцать лет, прежде чем он вспомнит эту встречу совсем по-другому: «Лучше бы я прошёл тогда мимо. Лучше бы его забили в этой подворотне до полусмерти». Как там говорил Власовский? Эффект бабочки, чтоб его…

Но всё это было потом, а пока: общежитие, комната, которую он делил с двумя африканцами (вот и пригодился английский) и начало студенческой жизни.

Насчёт Артура Лев не ошибся: он был голубой. Выяснилось это постепенно. Сначала они общались только по делу: Артур отдал Льву старые конспекты, редкий анатомический атлас и макет скелета. Иногда, чувствуя чужую готовность помочь, Лев просил Артура решить за него домашку (особенно по биоорганической химии – аж зубы сводило от всех этих карбоксильных групп и пептидных связей). Всё это отчасти напоминало его дружбу с Власовским, только… Только всё равно не то.

Артур определенно был заучкой, старательным студентом, тем самым парнем с первой парты, но он не казался умным. Лев бы назвал его шаблонным: он мыслил готовыми категориями, цитатами из учебников, где-то вычитанными фразами. Надо признать: он умел производить впечатление интересного, умного, эрудированного человека, но если знать заранее его список литературы, можно с точностью назвать страницу, на которой Артур подметил то или иное умозаключение.

У Льва была не та ситуация, когда перебирают друзей. Он один в чужом городе, кроме Карины – никого. Нужно было обрастать связями, строить новый фундамент своей личности – вместо того, старого, пропитавшегося насилием, наркотиками и смертью.

Артур не казался самым интересным человеком на свете, но он и не казался плохим.