Шрифт:
Закладка:
Лев вернулся в свою комнату, где на квадратном столике тихо работал портативный телевизор – приобретение Саида и Самира. Когда парни уходили, он попросил разрешения что-нибудь посмотреть, вот только на телеке оказалось всего три канала, и на всех крутили «Голубой огонек», «Иронию судьбы» и «Ивана Васильевича» в разной последовательности.
Смирившись, что единственный собеседник на предстоящую ночь – телевизор с тусклым сизо-голубым экраном, Лев устроился на своей кровати с банкой колы и оливье (это девочки из девятой комнаты приготовили целый тазик и теперь предлагали каждому встречному – вот и Льва выцепили, пока он бестолково ходил туда-сюда).
Он послушал «С Новым годом, крошка» (это было хорошо), песню Коэна в исполнении Леонидова (это было нормально), потом пропустил несколько минут передачи, потому что в коридоре кто-то подрался, и он выходил посмотреть, а когда вернулся, на песне про Че Гевару у него зазвонил сотовый. Номер был незнакомый.
Лев нажал на зеленую трубочку.
- Алло.
- Слушай, можешь выйти? – раздалось в трубке вместо приветствия.
- Яков? – удивился Лев.
- Яков, Яков, - хмыкнул он. – Тут ваша охранница посторонних не впускает. Просит, чтобы ты спустился.
- Ты что, в общаге?
- А куда я по-твоему прошу тебя спуститься? – с восклицанием спросил Яков. – С небес на землю? Было бы отлично, но давай сначала на первый этаж.
Не веря своим ушам, Лев отставил тарелку с оливье на стол, поднялся с кровати и на автомате направился к лестнице. Может, это всё какая-то шутка тупая?
Но это была не шутка. Яков стоял возле поста охраны, лохматый, с запотевшими очками, румянцем на щеках, в тоненькой (для сибирской зимы) куртке, в рукавах которой прятал кисти рук. Лев, бросив быстрый взгляд на Власовского, повернулся к охраннице и заверил, что «это к нему», после чего они вместе вернулись на лестницу.
Яков, поднимаясь, цедил, стуча зубами:
- Господи, как тут холодно, это какой-то ад, чем ты вообще думал, людей сюда отправляли на каторги, а ты добровольно… - между вторым и третьим этажом, Яков, опомнившись, спросил: - А какой этаж?
- Шестой.
- А можно на лифте?
- Он не работает.
- Ну пипец, ну как обычно, - снова запричитал Яков, покорно волоча ногами по ступеням.
Оказавшись в комнате Льва, он осмотрелся, скинул с плеч заснеженный рюкзак и кивнул:
- Миленько.
Ну, прямо как тогда, в подвале.
Лев постарался ненавязчиво оглядеть Якова: повесив куртку на крючок двери, тот остался в бордовом свитере, как у Кевина из «Один дома». Из-под воротника небрежно торчала белая футболка. На ногах – пыльно-землистые брюки и коричневые ботинки. Ничего такого броского, гламурно-американского в его одежде не оказалось, но это был какой-то другой Яков. Не ботаник.
Вспомнив про гостеприимство, Лев отодвинул стул от обеденного стола и предложил:
- Садись.
Власовский, скинув ботинки на пороге, сел, всё ещё осматриваясь.
- Ты же говорил, что прилетишь второго.
Яков пожал плечами:
- А прилетел сегодня. Ты что, не рад?
- Рад. Просто неожиданно. А как же бабушка?
- Да она с подружками, - наклонившись, Яков дотянулся до своего рюкзака и, роняя слипшиеся куски снега на ковёр, начал открывать боковой отдел. – У меня для тебя подарок.
- Серьёзно? – Льву стало неловко: у него ничего не было.
- Ага, – он вытащил ссохшийся коричневый цветок с хрустящими (от старости) листьями. – Это тебе!
Лев осторожно взял растение за безжизненный стебель и один из лепестков отвалился на пол.
- Прости, ему уже шесть дней, - пояснил Яков. – Я сорвал его у здания аэропорта в Сан-Франциско перед вылетом, потом он пять дней провёл в Питере. Странно, я ставил его в воду… - он ткнул кончиком пальца в сердцевину. – Раньше он был ярко-оранжевый.
- Это очень мило, - вежливо сказал Лев, откладывая цветок на стол.
- Я подумал, это будет подходящая метафора для наших отношений, - объяснял Яков. – Всё так хорошо начиналось, а потом сдохло.
Льву показалось, что эта метафора не сулит ничего хорошего: неужели он прилетел, чтобы символично поставить точку?
- И ничего нельзя исправить? – спросил Лев.
- Он не оживёт от того, что ты поставишь его в воду.
- Ясно.
Они замолчали: Яков уткнулся в телевизор, Лев – в Якова. Он наблюдал, как свет от экрана окрашивает лицо Власовского в разные оттенки светло-синего: то ярче, то темнее. Яков не мигал – смотрел так, как смотрят люди, когда погружены в себя.
Лев прервал их тягостное молчание:
- Но ты же почему-то здесь.
Яков, мигнув, оторвал взгляд от телевизора и протянул руку ко Льву.
- Согрей меня, - попросил он.
Лев взял ледяные пальцы в свою ладонь, потянул, вынуждая Якова подняться. Тот, отодвинув стул, подчинился этому движению, позволяя Льву увлечь себя к кровати. Неспешно опустившись на подушку, Лев уложил Якова на свою грудь: Власовский, поежившись, ткнулся холодным носом в шею, а руки просунул под Лёвину спину. На некоторое время Льву стало холодно, а Якову – тепло.
Раньше у них такого не было. После секса они поспешно одевались и заметали следы преступления: потому что скоро вернутся родители, потому что может зайти бабушка, потому что им было по шестнадцать и всё, что они делали, казалось попранием всех морально-нравственных норм. Стыд всегда идёт рука об руку с торопливостью.
А теперь, стараясь дышать ровнее, чтобы не мешать Якову, Лев думал, что это самый интимный момент его жизни. Чувство абсолютного обнажения – а ведь он ещё никогда не был таким одетым, находясь в одной постели с Яковом — накрывало его с головой. Наверное, он правда любит Якова. Во всяком случае, он правда чувствовал это именно так.
Они лежали не меньше часа, погруженные в полудрему. Иногда Лев тревожно открывал глаза: «Не могут ли вернуться соседи?», но тут же сонно прикрывал их обратно: плевать. Космически плевать. Никогда ещё так плевать не было. Они ничего такого не делают, чтобы за это оправдываться.
На обращении президента Лев приподнял голову, услышав незнакомый, вкрадчивый голос, делающий паузы через каждые два слова. Он протянул руку,
