- То есть, раз в полгода?

- Получается, так.

- А ты не боишься?

Теперь уже Лев удивился:

- А чего бояться?

Артур посмотрел на него, как на маленького ребёнка, сказавшего забавную глупость.

- Ты когда-нибудь бывал в Америке?

- Нет.

- А я бывал. Там с этим проблем нет.

- С чем?

- С тем, чтобы кого-нибудь найти. Там гей-клубы на каждом шагу, а в них трахаются чуть ли не на танцполах. В каком он городе?

Льву не хотелось отвечать на этот вопрос. Не нужно бывать в Америке, чтобы знать, какой он – Сан-Франциско. Он ярко представил это место ещё в детстве, когда по телеку крутили песню про «город в стиле диско» и «тысячу огней». Ну, скажет он сейчас Артуру, где Яков, а тот закатит глаза и протянет: «Ну, всё поня-я-ятно». Станет ещё хуже.

Мало Льву было головной боли: теперь он не мог перестать думать, где Яков и с кем. Не может быть такого, что один. В прошлом году он ляпнул про свободные отношения – почему? Просто так? А может, нет? Может, он придумал, что всех придумал? Ну, тех парней, всех эти Саш, Миш и Лёш – может, они правда были? И сейчас кто-то есть. Какие-нибудь Алексы, Майклы и Джорджи. Может, он с ними прямо сейчас, пока Лев корпит над учебниками по английскому, то порываясь бросить («Нахер надо в эту Америку!»), то снова открывая таблицу с неправильными глаголами («Блин, я же их все забыл»).

Бывали вечера, когда Лев не получал сообщений от Якова, и тогда он, не сдерживаясь, вываливал на него поток язвительных вопросов:

«Почему ты сегодня не написал? Что, за весь день на нашёл времени? Интересно, чем ты занимался?»

Как правило, ответ приходил быстро, и в нём Яков, извиняясь, объяснял, что очень устал на учебе, а потом работал («баристой в Старбаксе» — какое-то странное словосочетание, в котором Лев не понял ни слова), пришел домой и сразу вырубился, или не нашёл времени подойти к компьютеру, потому что, опять же, его чем-то нагрузили в университете.

Лев, читая, не верил ни единому слову: точно ли в университете? А может, в одном из тех гей-клубов, которые стоят там на каждом углу, и где трахаются прямо на танцполах? Однажды он прямо так и спросил, почти дословно.

Читая ответ Власовского, он слышал его возмущенный голос:

«Какие клубы? Мне вообще не до этого. Яков»

Обрадовавшись, что смог его подловить, Лев быстро напечатал:

«Ты мне сам говорил, что ходишь по гей-клубам и ищешь похожих на меня»

«Это было летом, когда я только приехал. Зачем мне туда ходить, если я тебя уже нашёл? Яков»

«Хватит везде добавлять «Яков», - писал Лев уже из вредности. – Я прекрасно помню, кто ты такой».

«Это такая форма письма в Америке, пишу по привычке. Извини, больше не буду, раз тебя это бесит».

«А с кем ты там ещё переписываешься, в этой Америке?»

«Лев, серьёзно, хватит. Если ты так боишься, что я изменяю, переезжай. Иначе к чему эти отношения?»

Этот вопрос, такой очевидный и простой, застал его врасплох. И правда, зачем? Не протянешь же всю жизнь на разных континентах. А если не планировать быть вместе всю жизнь, зачем вообще быть вместе?

Вариантов было два: или Лев переезжает, или они расстаются. Конечно, он подумывал над третьим вариантом, сказать Власовскому: «Слушай, может, лучше ты?», но Яков ни за что не стал бы менять Америку на Сибирь (и Лев его понимал – никто бы не стал). И что им в этой Сибири делать? Можно подумать, она обещает им что-то лучше, чем то, что у них уже было раньше.

Поразмыслив над ситуацией, Лев понял, что ничего не теряет. Ну, может, первый год обучения, но это не страшно. Артур и Карина хорошие люди, да и братья-африканцы ничего, но настоящей дружбы у него ни с кем не сложилось. Никто здесь его не знает, свой первый новый год он бы провёл в одиночестве, не прилети Яков. Так стоит ли цепляться за этот город, теряя человека, который его действительно любит?

Когда цифры на календаре подобрались к середине января, Лев, давя в себе чувство глубокого унижения, написал Якову:

«Можешь помочь с оплатой экзаменов?»

Отправив, он, недолго думая, дописал ещё одно сообщение:

«Я верну, когда приеду».

Лев [38-39]

Очередь к телефону-автомату тянулась вдоль коридора на первом этаже и заканчивалась возле дверей, ведущих на кухню. В обычные дни здесь было поспокойней, но тогда, в конце мая, всем нужно было срочно позвонить домой: рассказать о зачетах, сессии, практике, планах на каникулы и, конечно же – «Мам, испечешь блинчики к моему приезду?».

Лев стоял в этой очереди изо дня в день, начиная с апреля, и никак не мог подгадать нужного момента. Добравшись до телефона, он опускал в прорезь монетку на леске (способ, подсмотренный еще в детстве в фильме «Игла»), набирал домашний номер, слышал в трубке густой отцовский голос и молчал. Дышал. Отец тоже дышал, переспрашивая: «Алло? Алло?», сначала спокойно, а потом становился нервным и раздраженным. Это длилось, пока кто-то из них первым не бросал трубку. Чаще всего – Лев. Он кидал её на рычаг, резко дёргая вниз, и монетка, звякая, возвращалась к нему. Тогда монетку с леской он убирал в нагрудный карман рубашки, доставал другую и опускал её в прорезь ещё раз, по-настоящему, и звонил Кате. Он считал, это честно: платить нужно только за состоявшийся телефонный разговор. Конечно, вся очередь неодобрительно цокала – и потому, что он не платил, и потому, что звонил на два номера, задерживая остальных. Но кто ему что сделает? У него же бита под кроватью.

Однажды, в начале июня, получилось. Лев даже вздрогнул от неожиданности, услышав в трубке мамин голос: очень тихое и утомленное: «Слушаю».

Сначала он замолчал, по привычке. Потом молчал уже от страха – он так намучился с этими звонками, что перестал верить в мамин ответ, а потому забыл всё, что собирался сказать. Почувствовав, что мама тоже становится раздраженной и вот-вот бросит трубку, он испуганно произнес: - Мам, это я.

Теперь замолчала она. Он слышал, как зашелестело в трубке от её дыхания.

- Лёва? – наконец переспросила мама.

- Да.

- Господи, Лёвушка, - она заплакала, срываясь на истеричные интонации. – Где ты? С тобой