Шрифт:
Закладка:
– Ты на старушку похожа!
Лотти сморщила носик.
– Ты тоже.
– Только не надо мусорить, – с укором сказала Фэйт, пробравшись на кухню с двумя буханками хлеба и вывалив их на скамью. Подгоревшие горбушки глухо стукнулись о деревянную поверхность.
– А это не мы! – возразила Мэри.
Фэйт закатила глаза.
– Ладно, схожу за остатками хлеба, который сегодня мальчишки испекли. А вы пока тут приберитесь. Сегодня ваша задача – приготовить на ланч сэндвичи на шестьдесят человек, по две штуки каждому.
– А как их готовить? – спросила Лотти, с подозрением косясь на хлеб.
Фэйт вздохнула.
– Вы что, сэндвичей никогда не делали? Чем же вы занимались всю жизнь – ждали, сложив ручки, пока за вас всё сделают, а?
– Кроме масла, нам нечем было хлеб намазывать, – заметила на это Мэри.
Их старшая подруга осеклась и быстро втянула носом воздух.
– Ладно, слушайте. Режете буханку на ломти, мажете маслом, а сверху кладете то, что найдется в буфете на холодной полке[10]. – Она подошла к буфету, распахнула дверцу и наклонилась, изучая содержимое шкафчика. – Если никаких объедков тут нет, мы обычно берем «Веджимайт»[11]. – Фэйт стащила с полки большой поднос, прикрытый вощеной бумагой, и водрузила его на скамейку: – Вот, с ужина бараньи мозги остались.
Мэри замутило при виде холодных мозгов. Она сглотнула.
– А больше ничего нет?
– Радуйся, что хотя бы это есть. Иногда объедков не остается. Когда мозги закончатся, загляните в холодильник – там стоит банка с соленьями.
– С ними тоже можно делать сэндвичи? – удивилась Мэри.
– Ага.
* * *
Наступил первый школьный день после каникул. Лето выдалось долгим – таких в жизни Мэри еще не бывало. Когда она жила с мамой в Лондоне, теплые месяцы проносились стремительно, летняя пора казалась короткой, а солнечные дни можно было по пальцам пересчитать. Но в этот раз ее ждали изнурительная жара и жгучее солнце, от которого кожа на лице, руках и ногах всегда была красной.
В Англии Мэри ни разу не ходила в школу, хотя мама часто им это обещала. Так что начало учебного года одновременно радовало и тревожило чуть ли не до тошноты.
А вдруг она не сможет нагнать остальных ребят? До чего же ей не хотелось позориться перед всеми! В свои девять лет она читала только с Гарри, в библиотеке на борту корабля, плывущего из Англии в Австралию. Наверняка она будет хуже всех в классе. К тому же в школе дети изучают кучу других важных вещей, о которых она и понятия не имеет!
Пока они с Лотти нарезали хлеб, Мэри рисовала в воображении возможные школьные неудачи и думала о том, как же ей хочется побольше узнать, читать, писать, учиться. Стать той, на кого смотрят с восторгом, хоть она и понимала, что это невозможно. Она навеки останется Мэри Робертс, беспризорницей из Ист-Энда, которая не нужна даже собственной мамаше, подопечной работного дома.
Как оказалось, хлеб внутри толком не пропекся. Под твердой обугленной корочкой пряталось мягкое, полусырое тесто. Девочки как могли собрали бутерброды, завернули их в коричневую бумагу и выложили на столах в углу кухни. Вскоре туда группками потянулись за ланчем ребята.
Когда с работой наконец было покончено, Мэри решила поспать. Руки у нее болели, в голове стучало, а ноги так и подкашивались. Но тут раздался гонг к завтраку. Девочки отряхнулись и поспешили в Наффилд-Холл, зажав под мышкой свои бутерброды.
– Вот приедет за нами мама, и я больше в жизни бараньих мозгов есть не буду! – с содроганием объявила Лотти, когда девочки уселись за стол. – И эту кашу с червячками. Хотя какая это каша – просто непонятная бурда, ребята ее так и называют.
Мэри нахмурилась.
– Мама не приедет. – Она долго откладывала тяжелый разговор, но теперь усталость и голод сделали свое дело, тем более что и ей совсем не хотелось завтракать месивом, кишащим насекомыми.
– Еще как приедет! Она же обещала!
– Не приедет. Пора с этим смириться.
На глаза Лотти навернулись слезы.
– Не говори так.
С Мэри было довольно. Слишком уж много всего они пережили, слишком уж часто она лгала себе, пытаясь понять, почему они остались одни, почему мама их не любит. Теперь уже никаких сил обманываться не было. И смотреть на расстроенную сестренку Мэри не могла. Особенно после того как они все утро гнули спины, сооружая сэндвичи из непропеченного хлеба и бараньих мозгов – ее первый в жизни школьный ланч.
– Больше ни слова о ней, не то ты у меня поплачешь, – раздраженно процедила Мэри.
Так любила говорить мама. Мэри слышала эту фразу в минуты, когда особенно страдала: например, ободрав коленку или обнаружив, что в буфете пусто, когда у нее самой так урчит в животе, что того и гляди проснется соседский младенец и примется вопить без умолку.
Детский плач мама ненавидела даже больше, чем когда ей мешали общаться с очередным «гостем», приведенным домой после гулянки. В паб она попасть не могла, туда пускали только мужчин, но в теплые месяцы мама поджидала «друзей-джентльменов», как она сама их звала, у пивнушек. А если было слишком уж холодно, она прогуливалась мимо в надежде, что кто-нибудь из посетителей угостит ее бутылочкой спиртного или проводит домой.
По вечерам Мэри и Лотти часто приходилось передвигаться по дому на цыпочках, чтобы не разбудить соседского ребенка. У женщины, живущей в соседней квартире, чуть ли не каждый год появлялся новый младенец, и там постоянно кто-нибудь плакал.
Попытки Лотти сдержать слезы после резкости сестры только сильнее рассердили Мэри. Она молча уставилась в стену в ожидании, пока перед ней поставят миску с мерзкой кашей. Болтовня ребят вокруг заглушала всхлипы Лотти, да и Мэри пыталась отвлечься на что угодно, лишь бы не думать о том, как сейчас обидно и больно сестренке. Кашу она проглотила одним махом, даже не вспомнив про червячков, а после завтрака пламя негодования в груди поутихло. Мэри взяла Лотти за руку, и они вместе с другими ребятами отправились в школу.
Глава 28
Январь 1954 года
Гарри
Солнце нависло над горизонтом. Оно неуклонно поднималось по голубому утреннему небу, и его золотистые лучи лились на овечьи пастбища и бойню. Гарри стоял у деревянной ограды, скрестив руки на груди и поставив одну ногу на нижнюю перекладину, и наблюдал за тем, как стадо, упираясь и
