Родители ничего не отвечают. Доходим до машины, вместе загружаем вещи в багажник, а потом я забираюсь в салон и завожу двигатель. Пот ручьями бежит по спине, так что я сразу врубаю кондиционер на полную и жду, пока мама с папой устроятся на пассажирских местах.

– А я уже и забыл, какая тут дрянная погодка, – ворчит папа и вытирает лоб краем длинного рукава.

– Просто ты одет как парижанин, вот и все, – возражаю я. Почему-то меня не покидает желание стать посредницей между родителями и нашим городом, сделать так, чтобы они любили его, как и я. Чтобы наконец перебрались сюда навсегда, свили тут гнездышко. Но, наверное, это розовая мечта, и сбыться ей не суждено, нечего и думать. Бен всякий раз так и говорит, когда я завожу эту тему: «Миа, не хотят они тут жить, и тебе их не переубедить. Даже думать забудь». И он прав. Пора бы распрощаться с этой идеей.

Мама устроилась сзади, папа – рядом с ней и теперь энергично машет руками перед лицом, чтобы хоть немного развеять духоту, а потом наконец подается вперед, под воздушный поток из кондиционера. Желание закатить глаза становится почти нестерпимым, у меня аж лицевые мышцы ныть начинают, а ведь с нашей встречи прошли считаные минуты.

– Мы не можем остановиться у мамы, – вдруг ни с того ни с сего заявляет папа. – Не хотим утруждать ее заботой о нас, да и потом, нам лучше иметь отдельное пространство.

С этим не поспоришь. В их случае и впрямь лучше жить отдельно.

Всю дорогу до отеля мама дает мне советы по уходу за Броуди – рассказывает, как его кормить, как заставить срыгнуть, как пеленать, укачивать, распознать колику, установить график сна (а сделать это надо как можно скорее, согласно ее драгоценному опыту). Папа тем временем жалуется на жару, на плохой кондиционер в машине, на состояние брисбенских дорог и безумцев, понастроивших столько улиц с односторонним движением в центре такого большого города, – дескать, стыд и позор.

Когда они наконец высаживаются, у меня уже дергается левый глаз, а желудок то и дело схватывают нервные спазмы. По дороге домой включаю себе радио и нахожу станцию с якобы успокаивающей музыкой. Стоит признать, что, когда я заезжаю в гараж, мне уже немного легче.

Но это ненадолго. Не успеваю выйти из гаража в дом, как слышу вой очень недовольного младенца, пронзающий стены. Умиротворение словно рукой снимает: оно разбито на крохотные осколки визгом, который действует на меня примерно как скрежет ногтей по классной доске. Бросаюсь в детскую. Бен старательно укачивает сынишку, но на лице у мужа отчетливо читается паника. Однако стоит ему меня заметить, как беспокойство уступает место неподдельному облегчению.

– Ты дома! Я и не думал, что тебя так долго не будет!

Он передает мне сына, и я несу его в кресло для кормления, мягко поглаживая по спине. Приспособление чем-то напоминает кресло-качалку: лучшее мое приобретение для детской. Я каждый день просиживаю в нем по нескольку часов. Устраиваюсь поудобнее, и кресло начинает мягко покачиваться, а Броуди тут же приступает к трапезе.

Бен целует меня в лоб, гладит малыша по щеке и пятится к выходу:

– Милая, прости, мне надо бежать.

Хмурюсь. Бен ведь в отпуске по уходу за ребенком, так что спешить ему некуда. Ничего важнее нас у него в жизни сейчас нет. Мы – его главное обязательство. И все же он украдкой отступает к двери.

– В каком смысле? Ты куда?

Он краснеет.

– На работе ЧП. Прости…

– Что?! Ты же в отпуске!

Бен пожимает плечами:

– Ничего не поделать. Кроме меня, помочь некому, я сейчас очень нужен. Все остальные анестезиологи из нашей группы на этих выходных заняты.

– Так ты тоже занят! – возмущенно напоминаю я, но Бен все равно выскальзывает за дверь.

– Обещаю напомнить им об этом, – говорит он, посылая мне на прощание воздушный поцелуй. – Ну а сейчас всё… побежал!

И вот его уже и след простыл.

Голова наливается тяжестью. Я вдруг осознаю́, что сегодня осталась без ланча и уже несколько часов ничего не пила. Заканчиваю кормить Броуди совсем без сил. Я обезвожена, меня мучает жажда, страшно болит голова, все тело ноет. Иду на кухню, наливаю себе воды, хватаю банан и поспешно несу сына в машину. Если не поторопимся, опоздаем в больницу.

Я устраиваю младенца в автокресле, и он сразу же начинает плакать, а успокаивается только на больничной парковке. На светофорах я пытаюсь его укачивать – поочередно то жму на тормоза, то отпускаю, но это почти не помогает. Броуди затихает на мгновение, но как только машина перестает качаться, опять принимается голосить.

Мы долго-долго ждем приема – кажется, успевает пройти несколько часов. Все это время я расхаживаю по коридору, уложив сына на плечо, глажу его по спине, шепчу нежные слова. Наконец, срыгнув как следует, он успокаивается, а врач зовет нас к себе в кабинет.

Я сильно нервничаю. Да, мы ежедневно ездим в больницу, но с доктором встречаемся редко. Обычно мы пересекаемся с медсестрами, администраторами и другими пациентами, но вид стильно причесанного седоватого врача в синей форме и очках-половинках, спущенных на кончик носа, пробуждает тревогу.

Все потому, что от него зависит жизнь моего сына. Что мне сейчас сообщат? Что есть новые поводы для волнений? Или что лечение помогает и все налаживается? В голове проносятся все возможные варианты, пока доктор Харрис с головы до ног осматривает моего сынишку при помощи всевозможных врачебных инструментов и приборов, а потом листает его медицинские документы.

Сказать по правде, я уже знаю, что́ сейчас услышу. Я и сама не раз осматривала Броуди, и совершенно очевидно, что дела идут вовсе не на лад. Нервы у меня на пределе, я напряженно жду, пока доктор подтвердит мои страхи.

Он садится за стол, сдвигает очки на самый кончик носа, несколько минут молча что-то печатает на компьютере. Наконец поворачивается ко мне, снимает очки, кладет на стол. Я сажусь напротив с Броуди на руках. Сынок уже запеленат и сладко посапывает.

– Миа, боюсь, лекарства не оказали должного эффекта. Придется провести операцию.

Глава 27

Январь 1954 года

Мэри

В воздухе стоял аромат свежего хлеба. Все кругом было присыпано мукой, она же пристала к ладоням Мэри: кто-то не вытер скамейку после того, как замесил тесто. От запаха выпечки щекотало в носу. Мэри чуть не чихнула,