она, устанавливая интеллектуальные взгляды и тенденции, коллективное тактическое мировоззрение, надежнейшим образом подготавливает способность армии к дальнейшему тактическому развитию. К дальнейшим походам дисциплинированный батальон подготовлен много лучше разношерстной толпы.

Доктрину обвиняют в предвзятости; тогда как спекулятивная теория военного дела ничего не решает, позволяет делать все и так, и этак, позволяет посмотреть на дело с одной стороны и признается, что можно прийти к противоположному выводу, если посмотреть с другой стороны, доктрина стремится всегда толкать человека по определенному направлению. Но всякое убеждение — тоже предвзятость. В одном частном случае, разбираемом совершенно бесстрастно, без убеждений, без доктрины и ее руководства, может быть и получится более легкое решение. Но в массовой работе, на дальнем пути без руля доктрины армия далеко уйти не может. Это возражение — возражение обывателя без дела — о преимуществе не иметь убеждений и связанной с ними предвзятости.

Солдатам в их лагере нужны боги, и нужны скрижали завета.

Не следует смешивать с доктриной национальные особенности, имеющие свою равнодействующую, проявление коей в жизни армии какой-либо нации можно подметить в течение многих веков. Например, немецкий народ является особенно пригодным для выполнения заранее намеченной недробной и точной программы, но импровизирует с большим трудом и ошалевает при внезапности; он особенно способен к одновременному, линейному напряжению всех усилий. Эти его расовые особенности не являются доктриной, но, разумеется, должны быть взяты на учет последней, чтобы выдвинуть вперед сильные стороны немецкого народа и организовать сознательную борьбу против его слабых сторон. Доктрина — далеко не эта пассивная национальная равнодействующая, а боевой лозунг, — призыв, будящий сердца и умы. Напомню стихи Гейне о доктрине:

 Возьми барабан и не бойся Сильнее стучи и тревогой Ты спящих от сна пробуди! Вот смысл глубочайший искусства! А сам маршируй впереди Давно я постиг эту тайну, Лихим барабанщиком стал!

 Каждое развитое тактическое мировоззрение, приведенное в стройность, являющееся достоянием не отдельного лица, а хотя бы школы, кружка, и стремящееся не замкнуться в самом кружке, а выйти на простор для широкой агитации и пропаганды, имеет право называться доктриной. В одной и той же армии могут существовать одновременно несколько доктрин. Это ведет, однако, к прискорбному делению на “своих” и “чужих” в области военной мысли — к расколу, к делению на правоверных и еретиков.

Драгомиров стремился построить русскую военную доктрину на том прочном фундаменте, который дает русская военная история в лице Суворова. Но русская армия уже забыла и утратила драгомировское учение и не имеет сколько-нибудь твердой доктрины. Будущим строителям русской доктрины придется заново повторить и продолжать работу Драгомирова. Необходимая предпосылка: расцвет русской военной истории, которая только и может произвести на свет русскую доктрину.

Раскол станет опасным лишь тогда, когда “хорошо развитые“ спекулятивной наукой головы начнут “наполняться“ содержанием, которое дает трактовка военного дела как искусства, когда от приемов научного мышления мы перейдем к мастерству. Тогда и более уместно будет перенести центр тяжести вопроса на “единство” доктрины.

В русском языке в слове “ремесленник” заключается обидная нотка. Русскую армию долгое время составляли люди очень далекие от военного ремесла. Между тем, единственная задача теории военного дела — поднять ремесло на степень мастерства. “Только в правильной мере познается мастер“, — писал Гете. Выкачать из истории эту правильную меру, вложить идеологию в рецепты устава, облагородить искусством ремесло — может только доктрина.

Ереси можно не бояться только на кладбище.

Военное дело. 1920. №2. С. 38-41.

Капитализм в военном искусстве

 В середине XIX века чувствуется вторжение со стороны в военное дело, наложившее на развитие его мощный отпечаток. До этого времени европейцы дрались между собой почти равным оружием. Шуваловские гаубицы или железные шомпола пехоты Фридриха Великого, нарушавшие это равенство, имели второстепенное значение. Только редким чудакам в докапиталистический период военного искусства приходила мысль обосновать свои надежды на победу на более дорогом вооружении. Организация, тактическое и стратегическое искусство, моральный элемент, численный перевес — вот главные военные козыри доброго старого времени. Посмотрите в музеях форменное оружие начала XIX века и убедитесь, как оно было грубо и топорно. Любовная чеканная работа встречается только в кустарных изделиях, да и то отсталых стран — в турецком пистолете, в кавказской шашке. Дубоватому, гладкостенному солдатскому ружью отвечала и идеология старого порядка, более интересовавшаяся ростом солдата и мощью его рук, чем совершенством состоявшей на его вооружении дубины.

Капитализм сорвал свои первые победные лавры в военном деле под Севастополем. Дореформенная помещичья Россия столкнулась с богатым промышленным Западом. передовые капиталистические страны — Франция и Англия — выдвинули свои козыри — паровые машины на море, нарезные штуцера на суше, богатство в вооружении и снабжении. В действительности, причины наших неудач заключались не в нашем плохоньком вооружении, а в неспособности наших генералов и в нашей отсталой от века ударной тактике. Но севастопольская Россия уже назрела для реформ в духе капитализма; все общество — от частных лиц до тогдашнего военного министра князя В.А. Долгорукого — увидело причины поражений в нашей капиталистической отсталости: нет фабрик, нет даже крупных рынков сырья, нет крупных подрядчиков, нет транспорта, плохое снабжение, вороватые интенданты — по всем статьям победительница Наполеона, Россия, внезапно оказалась в детском возрасте. И правда, под Севастополем столкнулись капитализм, уже подросший, с капитализмом в пеленках, не освободившимся еще от детских болезней. Севастопольский солдат, объяснявший сдачу Севастополя тем, что у нас ружья казенные, а у них “аглицкие”, стоял уже на том пути мышления, по коему шло русское общество, а за севастопольским солдатом и историки Крымских боев пошли в плоскости толкования столкновения богатых цивилизованных армий с геройским, но полудиким и отсталым народом.

Еще пышнее развились победные лавры капитализма на полях сражений в войну за нераздельность Соединенных Штатов. Богатые промышленные янки Севера покупали победу над