Валленштейна необходимо вспомнить, чтобы понять военное строительство скончавшейся в 1918 году “цесарской” австрийской армии. Мы пожали наши лучшие лавры в минувшую войну в боях именно с этой армией; из десяти взятых нами пленных наверное девять ответят на вопрос, кто они — “мы — цесарские”. Австрийская военная постройка в XX веке трещала уже по всем швам, но многое в ней так типично, так созидалось и держалось веками, что наши этюды были бы не полны, если бы в них мы промолчали о вооруженной силе кесарей священной римской империи.

Утробой, родившей имперскую армию, является лагерь Валленштейна. В этом лагере прежде всего не было отечества, не было национальной идеи, не было и особенной преданности императорской верховной власти, которая в представлении солдат олицетворялась в венских канцеляриях, всегда задерживавших уплату жалованья, лишавших полки хороших стоянок, отстаивавших интересы буржуазии против интересов войск, и выдумавших не сообразованные с действительностью планы походов, обрекавшие войска на голодовку, лишения и поражения. В этом лагере не было и религиозной идеи — несмотря на то, что армия собиралась для того, чтобы отстаивать в религиозной войне католические интересы против натиска протестантов. И нужен был гений Валленштейна, чтобы, не базируясь на идеи отечества, национальности, монархизма и религии, создать свою глубокую идею, которая бы дала стиль, создала тип своего военного строительства. В неприятельском стане с утра до вечера пели псалмы и произносили проповеди; Валленштейн удержался от искушения напустить в свою армию католических монахов и положил религиозную и политическую терпимость. “Слово свободно, послушание слепо” — вот основная заповедь лагеря Валленштейна. Но если принципы монархизма отходили в солдатском представлении на второй план, то на первый план выдвигалась фигура самого генералиссимуса, князя Фридланского, Валленштейна, полководца, взявшего на себя борьбу с огромным военным гением — Густавом Адольфом, при непременном условии предоставления ему полной мощи, до права заключить мир и объявлять войну включительно. И эта личность объединяла весь лагерь, на ней сосредоточились все надежды и упования солдат, в ней была гарантия, что жалование будет уплачено вовремя, что на зиму будут хорошие квартиры, что никто не погибнет от голода, что полки не будут брошены в аферу, в которой бесславно погибнет солдатская жизнь и солдатская честь. Валленштейн — строгий и суровый, расстреливавший за всякое нарушение приказа, сумел окружить себя ореолом настоящего цесаря, повелителя, исполняющего свою власть, чтобы дать солдатам счастье, использующего свой обширный ум, чтобы дать своим солдатам хорошее, честное имя, избежать таких позорных действий, как штурм и разрушение Магдебурга католиками Тили, создать своим войскам обаяние умиротворителей и защитников серединной Европы. Валленштейн хотел уже столкнуть стоящую на пути его к цезаристским мечтам фигурку императора, когда кинжал наемного убийцы, капитана Даверу, убрал его из числа действующих на исторической арене лиц.

Устранив Валленштейна, “свою опору и свой ужас”, Габсбурги унаследовали его армию, с ее цезаристскими традициями и наклонностями, и прежде всего озаботились тем, чтобы во главе ее не проявлялись больше кандидаты в цезари, вынуждающие к некрасивому жесту с кинжалом. Австрийская армия была обречена на судьбу цезарской армии без цезаря, так как сами габсбургские императоры не становились во главе войск и никому не доверяли больше полководческих прав. Генералы-пешки и всесильный бюрократический гофкригсрат — вот основная причина дальнейших печальных судеб имперских войск [...]

Но в других отношениях традиции Валленштейна были сохранены. В австрийской армии не спрашивали никого о фатерланде, а только о “мутершпрахэ” — родном языке, чтобы соответственной разбивкой по батальонам облегчить обучение. В австрийской армии не читали в сердцах, не копались в политических убеждениях — хорошему республиканскому офицеру была открыта дорога в армии, лишь бы он соблюдал дисциплину. Даже в самый острый момент борьбы с французской революцией, когда военные действия перекинулись в Швейцарию, австрийское военное министерство сманивает за двойную плату с русской службы швейцарца Готце, республиканца, поклонника творчества французской революции, но хорошего генерала и прекрасно знающего швейцарский театр борьбы [...]

Удивительна ассимилирующая сила безусловно внеклассовой и безотечественной цесарской армии. Австрийский офицер не имел, со времен Валленштейна, других интересов, других привязанностей, кроме своих полковых, уходил с головой в службу, и в армии складывался крепкий корпоративный дух, удивительное товарищество. Между застывшей в старых формах австрийской армией и бонапартистским военным строительством внимательный читатель найдет много общего: армия являлась истинным отечеством и для австрийского старорежимника, и для бонапартиста, полковая казарма — второй родиной и для того и другого солдата. И конечно, австрийская армия, как и наполеоновская, должна была тяготеть к длинным срокам службы, и принятие по прусскому образцу в царствование Франца-Иосифа коротких сроков службы могло только сильно испортить валленштейновскую постройку из специалистов военного дела [...]

Бурбоны, которые ничему не научились

 Любопытно ли бросить теперь взгляд на то, что принесла армии контрреволюция, опирающаяся на иностранные штыки; какие идеи военного строительства приносят с собой эмигранты, победившие собственное отечество, стремящиеся к реставрации на родине дореволюционного порядка — партия восторжествовавших ультрароялистов и конгрегации? Каковы их герои, кто важнейшие в их глазах преступники и какие последствия несет с собой для армии контрреволюция с ее бурбонами?

Великая революция не посягнула на старую французскую армию, на седую славу ее полков, на хранимые в них традиции Тюреня и Виллара. Несмотря на то, что все первые попытки контрреволюционных заговоров группируются около частей старой армии, несмотря на постоянно повторяющиеся случаи измены среди офицеров, несмотря на дезертирство — эмиграцию в ряды неприятеля не менее 50% всего офицерского корпуса, революция нашла в себе благоразумие — противостоять требованиям крайних политиков расформировать старые полки и мужественно провела закон об амальгаме — о слиянии старых полков с новыми революционными батальонами, что и дало возможность французским армиям перейти в наступление и создать цикл побед — эпопею 1793-1815 годов. Бурбоны, вернувшись во Францию в 1815 году, “в обозе Веллингтона и Блюхера”, застали стотысячную армию Даву — остатки гвардии, уцелевшие под Ватерлоо, корпус Груши и другие части. не имея вождя, с отъездом Наполеона, не имея цели войны, считаясь с русскими резервами, спешившими на помощь англичанам и пруссакам, Даву не стал разжигать пламя войны — безнадежной и долженствовавшей неминуемо принять гражданский характер, сдал Париж на капитуляцию и отвел на Луару французскую армию, чтобы передать это ценнейшее наследство Наполеона новым хозяевам Франции, Бурбонам. На Луаре стояли полки, прославившие себя еще при Людовике XIV, правда, пережившие