более бережливое отношение к пехоте, чем это было у союзников или в особенности в России, и если Германия смогла четыре года сопротивляться почти двойному превосходству союзников, то исключительно потому, что, вопреки рассказам газетных корреспондентов, германская кровь на полях сражений проливалась относительно экономным образом, и те задачи, которые возможно было решать артиллерийским огнем, решались им, а не живыми ядрами.

Если французы, на которых школа бонапартизма сказывается до сих пор, искали перед нарастающей в 1912 году грозой мирового пожара спасения в возвращении от двухлетней к трехлетней службе и приходили в восторг после принятия в парламент этого патриотического законопроекта, то немцы перед войной заботились о подготовке новых формирований, об обеспечении их всеми запасами. Наличие в рядах германской армии испытанных организаторских талантов многочисленной буржуазии и интеллигенции открывало перед немцами легкую возможность создания новых кадров. Тогда как в России только те второочередные дивизии дрались сносно, которые получили достаточное число хороших офицеров, выделенных из первоочередных частей, в германской армии поразительны успехи, достигнутые частями, почти вовсе не уступавшими полевым [...]

Героем антибонапартистской юнкерской армии явится, конечно, не старый солдат; в германской армии буржуазия, дворянство и интеллигенция занимают слишком видное положение, чтобы искать героев не из их среды, а из той массы, которую они подвергают обработке. Поэтому герои немцев, — это Крупп, организующий промышленность и капитализм в целях милитаризма, это — принц Фридрих-Карл, венчающий собой в 1870 году классовый подбор офицеров, или кронпринц прусский, выполняющий ту же роль в 1914 году, но обе разновидности героев от буржуазии и дворянства бледнеют перед выдвигаемыми прусской военной системой героями от милитаристической интеллигенции — генеральным штабом. Мольтке-дядя — в 1870 году, по облику, по учености, по выдающимся трудам в области истории, создании школы и доктрины, по растерянности перед войсками и в непосредственной атмосфере боя — что ему не хватало, чтобы быть типичным берлинским профессором и доктором философии? Мольтке-племянник, Людендорф, Фалькенгейн, Бернгарди, Гинденбург — герои германской военной интеллигенции 1914-1918 гг. [...]

Младо-турецкие фантазии

 Мелкая по своему социальному углублению, младо-турецкая революция не может, однако, нас не интересовать, так как это прежде всего была революция военспецов — воспитанников военных школ, захваченных западничеством, нашедших свой идеал в процветающей юнкерской Германии, пожелавших сбросить чары и негу Востока и выдвинуть Турцию в среду европейских культурных наций. Вожди переворота получили, главным образом, подготовку в Константинопольской академии генерального штаба, под руководством немецких специалистов, или даже прослушали курс военных наук в Берлинской академии генерального штаба.

Каковы же основные линии их военного строительства и какие результаты дало их творчество?

Армия, раньше с большим или меньшим успехом померявшаяся с русской, после 4-летнего хозяйничанья младо-турок потеряла совершенно свое лицо при первых же встречах с жалкими болгарскими ополченцами.

Роковое влияние на успех реформ младо-турок оказала турецкая “корниловщина” — попытка контрреволюции 1909 года. Константинополь, во втором году после младо-турецкого переворота, оказался захваченным партией старого режима, опиравшейся на мусульманское духовенство и на массу строевого офицерства, не получившего образования, вышедшего из солдатских рядов. Командир Салоникского корпуса, Махмуд-Шевкет-паша, быстро подавил контрреволюцию, но в дальнейшем младо-туркам прежде всего пришлось устранить из армии всех офицеров, коих можно было заподозрить в сочувствии старому режиму — целое поколение сошло со сцены; была устранена именно наиболее демократическая часть офицерства, имевшая с солдатами один язык и один образ мышления — младо-турки порвали с действительностью, с массами, с реальными основами, на которых возможно было основать строительство турецкой армии; опираясь на твердую диктатуру, на партийный деспотизм, превосходивший деспотизм султана Абдул-Гамида, они начали сооружать, в царстве мечты, свою Вавилонскую башню, по типу и подобию готики Кельнского собора [...]

Революционеры, идеалисты, теоретики политического радикализма во всех областях военного строительства не желали сохранять, улучшать, развивать полученное ими от старого режима наследие, и всюду, вместо эволюции, являлся жест с губкой — нужна была чистая доска, девственная почва, чтобы уложить на нее вывезенные с Запада схемы и идеи; всякое проявление старой жизни, старой организации только стесняло пробившуюся к власти молодежь. Наступил час расплаты — война. Много было, действительно, талантливых, выдающихся офицеров в турецком генеральном штабе, но эти военспецы были отравлены кастовым высокомерием и не спускались до будничных вопросов. Горько жалуется фон-дер-Гольц на то, что его бывшие ученики впали в абстрактную отвлеченность, стали учеными стратегами типа германского Пфуля или нашего Леера. Со всех сторон сыпались разгадки болгарского плана и прожекты, как вернейшим способом победить — и никто не думал об организации тыла, снабжения, подвоза. Мысль отказывалась вовсе работать по насущным, простейшим вопросам сегодняшнего дня и терялась в фантастических построениях. Полуодетые толпы крестьян, образовавшие турецкое войско, следовало снабдить, обучить, организовать — и прежде всего следовало расположить на позиции, усиленной окопами, в которых турки всегда умели крепко сидеть; но это войско ни с какой стороны не годилось для наступления. Но так как в Германии (и у В. Борисова) всегда указывается, что успех надо ожидать от активных действий, и “наступательная смелая, нападательная тактика” рекомендуется при всех случаях, то турецкий эркиан-хорб, как только выяснилось стремление болгар к раскидистому охвату, решил ответить быстрым, энергичным переходом в наступление. Теоретически это верно, замечает фон-дер-Гольц, но нужен решительный вождь, высокоподготовленные к маневрированию войска, театр операций, допускающий быстрые движения — а этих предпосылок налицо не было. В результате — паники и поражения [...]

Лагерь Валленштейна

 Если бонапартизм является тем букой, которым обычно запугивают республиканских строителей армии, особенно в период революций, то монархическая власть всегда имела призрак узурпатора, который угрожает захватить в свои руки вооруженную силу, установить свою диктатуру. Валленштейн и Наполеон играют одинаковые роли; правильное строительство армии республики начинается только тогда, когда она преодолеет свой страх пред грядущим генералом на белой лошади, откажется от всех перестраховок в виде милиций, всевобуча, военных советов и советников, лишения действительной власти всякого начальника и командарма в особенности; и правильное устройство монархической армии становится возможным только тогда, когда перестают бояться, что войсковой лагерный сбор обратится в лагерь Валленштейна, когда монархи перестают формировать гофкригсраты и конференции, где сосредотачивается действительная власть, ежеминутно подчеркивающие избранному полководцу, — что он только пешка, только исполнитель предначертаний составленной из специалистов коллегии, только одно из колесиков общего бюрократического механизма, правящего армией.

О лагере