революцию и обаяние Наполеона; армия была немногочисленна, но состояла почти исключительно из ветеранов, участников многих побед; на знаменах их, правда, не было лилий Бурбонов, но зато они победно колыхались почти во всех столицах Европы... Какая участь ждала эту армию?

Если армия была хороша сама по себе, то на династическую ее верность особенно полагаться было нельзя, как показали события “ста дней” — периода возвращения Наполеона с острова Эльбы, когда только у одного 10-го линейного полка хватило решимости открыть огонь по своему бывшему императору. Эта армия ненавидела иностранцев, пришедших во Францию искоренять все завоевания революции, и эту армию ненавидели иностранцы, диктовавшие Бурбонам их линию поведения — особенно ненавидели Веллингтон и англичане, дрожавшие долгие годы на своем острове перед приготовлениями Наполеона к высадке. И, толкаемые Веллингтоном, Бурбоны решились поднять свою руку на те старые полки, которых пощадила даже безжалостная революционная ломка: вся армия была объявлена распущенной [...]

Бурбоны минировали Францию, минировали самих себя. В ночлежных домах, в харчевнях, в дешевых пивных появился новый посетитель — появились обреченные на нищенское существование люди, которые привыкли дорожить честью больше, чем жизнью, которые все ушли в свое славное прошлое, которые прониклись ненавистью к “иностранцу” — посаженному иностранными штыками Людовику XVIII, и которые представляли самый удобный материал для возможных подпольных организаций, заговоров, бунтов, политического бланкизма. Тщетно соединенными усилиями министры военный и внутренних дел “очищали” Париж от отставных офицеров — эти люди, приносившие всю жизнь в дар родине и все потерявшие, не имевшие заработков и готовые на всякий риск, стремились в столицу, связывались с оппозицией и являлись отборным кадром для гарнизона баррикад. Это преимущественно их грудью и кровью, через 15 лет, была совершена июльская революция, и Бурбоны были выброшены из Франции уже навсегда [...]

Тяжелая чаша выпадает на долю офицеров в дни политических бурь; рядовое офицерство выдерживает натиск солдатских масс, разнузданные демагоги направляют против него свои удары, генералов комиссары конвента отправляют чуть ли не десятками на гильотину, иногда только за правдивый отзыв о новых революционных формированиях. Но и контрреволюция не гладит армию по головке, когда, в ожесточенной борьбе, берет верх партия — какие заслуги перед отечеством, какая беспартийная, хотя бы самая самоотверженная служба будут зачтены? По свидетельству умеренных французов, реставрация бурбонского типа — худшая из революций.

Милиции Гамбетты

 Адвокат Гамбетта, со скамеек оппозиции, при императорском режиме, доказывавший, что влияние народа зависит от его принципов и культуры, а не от числа его солдат, что моральная сила в политике выше материальной, что истинная граница Франции очерчивается не бастионами ее крепостей, а патриотизмом и преданностью народа государственным учреждениям, что организация и подготовка войны — преступна и что Франция, вместо того чтобы пополнять склады порохом и картечью, должна разоружаться, показывать пример самоотречения вместо того, чтобы сеять семена ненависти, — этот адвокат, вылетевший из осажденного Парижа 8 октября и на следующий день прибывший в Тур, оказался в положении военного диктатора. На его долю вышла трудная обязанность — ударить в набат, призвать к оружию провинцию на выручку осажденной столице, побороть областничество, остановить крайних республиканцев, которые в минуты жесточайшей угрозы государственному бытию Франции более думали об углублении революции, чем об ее защите, стремились чаще арестовывать генералов, чем помогать им в их работе. Никогда и никто не достигал таких успехов в милиционном строительстве армии, как Гамбетта — и если он в окончательном результате потерпел неудачу, не добившись освобождения Парижа, то мы все же должны помнить, что в среднем, в течение 4 месяцев своей работы, Гамбетта создавал в день 6 тысяч пехотинцев с 2 батареями — создавал целиком, заново, так как в его распоряжении были лишь пустые склады и никаких кадров; и созданные им милиции как-никак дрались, одержали победу под Кульмье; в руках генерала Шанзи они в многодневных боях мерялись силами с лучшими германскими корпусами, и целый ряд поражений, понесенных ими, более почетен для побежденных французов, чем для победителей — немцев. Уже с этой стороны работа антимилитариста Гамбетты, превратившегося в пламенного патриота и оказавшегося выдающимся строителем военной организации, заслуживает нашего полного внимания. Оно должно усугубиться и потому, что будущий историк, несомненно, проведет параллель между Львом Гамбеттой и Львом Троцким — действительность дает богатый материал для аналогий между военным творчеством в 1870 и 1918 годах [...]

Несмотря на то, что Гамбетта безусловно сосредоточил в себе всю власть над провинциями, поборол сепаратистские и крайние движения, подчинил себе безусловно всю революционную деятельность, он все же постарался изолировать свои формирующиеся полки от контакта с гражданским населением. Была глубокая зима — 25 ноября, — когда Гамбетта издал декрет о войсковых лагерях. Тогда как формирование частей русской Красной армии в 1918-19 гг. неразрывно связывалось с крупными центрами городской жизни, Гамбетта, несмотря на спокойствие городского населения и свою твердую власть, несмотря на лютую зиму, порвал с городами и, чтобы скорее дать возможность начальникам взять в свои руки новобранцев, перенес все формирования в лагери [...]

Дисциплина в армиях Гамбетты поддерживалась особым суровым законом, установившим смертную казнь за 11 родов преступлений. Дезертирство, смутьянство, неисполнение приказа, порча оружия, потеря патронов, неповиновение, угроза начальнику — все это предусматривалось высшей мерой наказания. Декрет ясно и честно гласил, что в бою каждый офицер и унтер-офицер уполномочивался убить всякого, кто выкажет свою трусость, не заняв указанного ему места, или будет сеять беспорядок в роте — бегством или паническими действиями. [...]

Но если Гамбетта являлся сторонником постоянной армии, казарменного режима, настоящей дисциплины, твердой власти начальников, почему его республиканские импровизации называют милициями? Их называют милициями потому, что они не победили, что полки, не выдержав трудностей боев в обстановке зимней кампании с испытанными немецкими частями, разваливались и разбегались. Когда, в 1871 году, контрреволюция во Франции была сильна, их звали “луарскими разбойниками” — за то, что они изнемогли, не справившись с своей задачей — не выручили Парижа. В более спокойной атмосфере, впоследствии историки им дали снисходительное название милиции. Гамбетта же, несомненно, стремился, с одной стороны, поднять всех способных носить оружие французов, но поставить их при этом в твердые рамки регулярной армии.

Между формированиями Гамбетты и русскими красноармейскими частями есть одна общая отрицательная черта. Регулярные полки, при умеренных потерях в бою, обыкновенно с развитием военных действий