же могут умереть!

В качестве протеста Милана снова заехала мне затылком в челюсть. На лицо закапали мелкие капли – дождь моросил уже вовсю.

– Дмитрий Петрович тебе что сказал?

– Сидеть в своей комнате.

– Вот и сиди.

– Тоха, ты не понимаешь!

Милана начала икать. Я опустил ее на пожухлую траву, но продолжал держать за капюшон. Надо было-таки попробовать ночью с заморозкой…

Я сделал глубокий вдох. Не помогло. Прикрыл веки, но глаза продолжало жечь.

– Твоей Нине еще нет шестнадцати. – Я старался говорить ровно, хотя хотелось орать. Это же элементарные вещи. – Мне неинтересно, что ты с ней…

– Тут люди кровью истекают! – взорвался Ваня. – Ты знаешь, как им больно?!

– Я сказал нет.

В доме раздался сдавленный крик. Молот у висков бахнул в последний раз и замер. В глазах застыл туман, и мир съежился до единственной фразы.

«Ты увидишь, как погибает самый дорогой тебе человек».

Трубка выскользнула у меня из пальцев.

Вера

Я почти влетела в него, не дойдя трех шагов до заветной двери туалета. Рыжий мужчина в очках и клетчатой красно-желтой рубашке возник словно из ниоткуда. Высокий, узкоплечий, худой. Я вскрикнула от неожиданности, выронила пакет, но тут же собралась. Мысль о том, что проще убить посланника Дарины, чем продолжать скрываться, неоновой вывеской повисла перед глазами. Рука взметнулась к груди мужчины, холод бешеной лавиной ринулся к его сердцу. Привычного стука я не услышала. А в следующее мгновение руку прострелила острая боль – клетчатый без труда ее вывернул и, отведя в сторону, зажал запястье двумя пальцами. В подмышку мне уперся нож. Мышцы внизу живота сократились и расслабились – по внутренней стороне бедер заструились горячие капли.

– Кто вы? – прохрипела я, впиваясь взглядом в спокойные желтовато-карие глаза за стеклами очков.

– Тот же вопрос, барышня.

– РОМАШКА! – прогремел на кухне знакомый голос. – Убери руки!

– Тоха? – Хватка на запястье немного ослабла, но нож никуда не делся.

Антон возник в моем поле зрения, мрачный, с таким тяжелым взглядом, точно сам сейчас кому-нибудь остановит сердце – а до того своими руками вырвет его из груди.

Я тихо выдохнула, чувствуя, как кровь постепенно пропитывает штаны.

– Руки убери, кому сказал.

Антон высвободил из хватки клетчатого мое запястье, но вместо того, чтобы отпустить, жестко развернул меня к себе.

– Тебе прямо не терпится, я смотрю. – Темные глаза обожгли неприязнью. – Так хочется кого-нибудь пришить? Потерять душу? Надоело чувствовать? А и правда – зачем? Страдать-то никто не любит. Понимаю, и очень хорошо. Но тебе недолго осталось. Одно убийство – и ни души, ни терзаний. Станешь тем, кем должна. Потом и силу можно отдавать. Если захочешь.

– Тоха… – удивленно протянул за моей спиной клетчатый.

А я отстраненно подумала: какая я глупая. Надо было сразу предложить ему заморозить сердце. Сейчас Антон походил на полыхающий костер боли. Неудивительно, что он снова злился. Почему-то от его злости мне стало спокойнее.

– Я потеряю душу? – негромко уточнила я. – Ясно.

Я отвернулась, молча ожидая, пока он меня отпустит. План, к которому я уже успела привыкнуть, – убить лазутчика Дарины и открыть себе путь домой – рас-сы2пался на глазах. Этот мужчина явно не был лазутчиком, раз Антон узнал его. Значит, я чуть не убила невиновного. А Антон сейчас просто лопнет от злости.

Я ведь должна бояться? Или расстраиваться? Переживать? Может, это и значит «потерять душу»?

Со двора послышался плач, и я запоздало осознала, что Миланы здесь не было.

– Рома. Будь добр. Там на улице. Ребенок. – От низкого голоса Антона, чеканящего слова, хотелось добровольно лечь в гроб и накрыться крышкой. – Проверь.

– Понял.

Клетчатый обошел нас и как ни в чем не бывало прошествовал к двери. Когда за ним закрылась дверь, Антон наконец отпустил меня. Не говоря ни слова, двинулся в дальний угол кухни, где не было ни утвари, ни печки. Так же молча занес кулак и впечатал его в стену.

В наступившей тишине удар отозвался гулким эхом и сотряс ее. Сотряс мой хрупкий мир, который – я вдруг ясно это увидела – до сих пор держался благодаря этому человеку.

– Антон, – тихо позвала я.

Удар.

Наверное, так же он чувствовал себя вчера, когда я залезла в то корыто.

– Антон!

Удар. Снова удар.

Мне казалось, я услышала треск кости. Он же сейчас все себе сломает!..

В дверях возник клетчатый с Миланой на руках – та продолжала плакать, но, увидев Антона, дубасящего стену, затихла.

А он наконец перестал.

– Я не очень разбираюсь в детях, но, по-моему, ей нужно сменить подгузник, – вежливо сказал клетчатый, не меняя задумчивого выражения лица. Подошел ко мне, шаркая мягкими подошвами, и беспардонно вручил Милану. – Займетесь, барышня?

Потом развернулся к Антону, который без сил сполз по стене вниз, уронив руки на колени. И я отмерла.

– Нет, не займусь. – Слава всем богам, голос прозвучал уверенно. Я вручила Милану обратно мужчине. – Если не собираетесь нас убивать, поменяйте ей подгузник сами.

Кровь снова потекла по ногам, когда я подошла к Антону. Может, даже оставила следы на полу. Мне было все равно.

Антон сидел, вытянув руки перед собой. Одна быстро опухала, костяшки сильно кровили. Я опустилась перед ним на корточки. Поймала взгляд темно-карих глаз, из которых по капле утекала жизнь.

– Заморозить тебе сердце? – Снова голос прозвучал уверенно. Так, будто я хорошо знала, что делаю. Молодец, Вера.

За спиной послышались удаляющиеся шаги. Вот и хорошо. Без свидетелей нам будет лучше.

– Ты хочешь, чтобы я заморозила тебе сердце? – повторила я.

Зрачки его чуть заметно расширились. От удивления? От страха? Тонкие губы дернулись, словно он хотел что-то сказать, но сам себя оборвал.

Ладно.

– Хорошо. Тогда сейчас я заморожу тебе руку. А завтра мы поедем домой.

Я накрыла ладонью разбитые костяшки. Антон слабо дернулся.

– Что-то я не заметила здесь нормально работающего холодильника с морозилкой и льдом, – строго проговорила я, внутренне удивляясь, что еще способна на сарказм, и перехватила его запястье, прекрасно зная, что пальцы у меня ледяные. – Так что, пожалуйста, дай мне заморозить тебе руку, иначе будет отек. Не сможешь вести машину.

Мне даже не пришлось специально думать о заснеженных деревьях и Ледяном Озере. Сила заискрилась у самой кожи, покалывая кончики пальцев и радуясь возможности пролиться.

– И хватит обращаться со мной как с ребенком. Мне двадцать два года. – Рука его снова дернулась, когда поток холода устремился к кости, но я не отпустила. – Я тоже была в том танцевальном зале. И имею право голоса. Мы не можем вечно бегать. Когда-нибудь придется встретиться с Дариной. Не думаю, что она убьет Зимнюю