Хотел бы я сказать это тому, кто забрал мою Катю.

Единственное, до чего я пока додумался, – узнать через Ромашку телефон человека с именем Александр Войнович и набрать его из магазина, пока Вера сидела с Миланой в машине. Был полдень, и я понятия не имел, возьмет ли он трубку.

Но он ответил.

– Слушаю, – медленно произнес глухой голос.

– Это Никифоров. Антон. Я служил Хельге. Мы виделись, когда Фрося…

– Я знаю, кто ты, – ответил Смотрящий. В магазине было шумно, но я хорошо расслышал его голос – он звучал словно бы прямо у меня в голове. – У тебя есть вопрос?

Я взял с полки пачку хлопьев.

– Вера станет Зимней Девой, так?

– Да.

В отличие от брата, этот ничего не просил за ответы. Но у меня было ощущение, что он и сам ждет определенного вопроса.

– Твой брат сказал, что она должна убить.

– Да, – повторил Смотрящий.

– И все?

– И потерять человечность.

Пачка чуть не выпала у меня из пальцев.

– Что потерять?

– То, что у тебя до сих пор болит, – уточнил Смотрящий, и по тону я понял, что он усмехнулся. – Что заставляет людей страдать после смерти друга.

– А если она не убьет?

– Холод возьмет свое, слуга Зимней Девы. Она убьет. Вопрос лишь кого.

Я смотрел на Веру и вспоминал этот разговор. Что-то в ней изменилось. Выражение глаз стало другим – более загнанным, что ли, но одновременно и более взрослым. Появилась спокойная осознанность. Вместо девочки, которую я помнил, за столом сидела взрослая девушка. И эта девушка хорошо понимала, что говорит. Или думала, что понимала.

– Так Дев можно убить? – повторила она.

От неожиданности я задел рукой залитый до краев «Доширак» – тот завалился набок, и вода растеклась по всей столешнице.

Вера приподнялась, но я мотнул головой, следя, чтобы не попало на Милану.

– Тихо. Сядь.

Она не двигалась. Мне ее состояние не нравилось. Люди в таком за оружие хватаются.

– Садись.

Она вернулась на место.

– Послушай, Вера. – Лампа над нами покачивалась, выхватывая из полумрака то сомкнутые губы, то острые от худобы скулы, то упрямые серые глаза. – Я был на войне. И убивать мне приходилось. Любое убийство ломает тебя до основания. Ты уже не будешь прежней.

Вера крутила в бледных пальцах стаканчик с кофе. Она молчала так долго, что я грешным делом подумал: она меня не услышала.

– Я и так уже не буду прежней, – негромко ответила она. – Смотрящий сказал, если я не приму силу, он убьет меня. Сцедит кровь в баночку и даст выпить другой счастливице. – Она произнесла это с отвращением, обозначив в воздухе кавычки. – Но так даже лучше. Если в этом году зимой снова начнется звон, я все равно съеду с катушек. Или выйду в окно. Вариантов, как видишь, немного. И выбора у меня никакого не было. Никогда. – Голос ее перешел на шепот. – Я была и осталась Зимней Девой. Просто один из Смотрящих надеялся, что я увижу зиму и сама захочу вернуться. А второй не стал ему мешать. Тёма умер зря.

– Не…

– …Так что если своей силой я смогу прекратить это преследование, – закончила Вера, – значит, так тому и быть.

Милана заерзала у меня на коленях, недовольно зачмокала. Все-таки свет мешал ей. Я встал.

– Давай-ка сейчас без громких выводов. Завтра поговорим на свежую голову. Кофе не пей, спать будешь плохо.

– Я и так…

– Вера, – я дождался, пока она поднимет на меня глаза, – хуже успеешь сделать всегда. Пойду посмотрю, что наверху. Можешь пока в душ сходить, если хочешь.

По ступенькам пришлось забираться осторожно. Те жалобно поскрипывали под моим весом, пока я поднимался с Миланой на руках. Дверь на второй этаж была без ручки, совсем хлипкая. А вот спальня оказалась на удивление уютной – с печкой в углу, широкой кроватью и креслом-качалкой. Похоже, спать нам придется всем вместе.

Я положил Милану на середину кровати и накрыл шерстяным одеялом – на вид вроде нормальное. Подоткнул с двух сторон подушками, если будет вертеться. Проверил окна – все закрыты, смотрят в одну сторону, на восток. Значит, надо как следует зашторить, иначе солнце с утра разбудит.

Я принес с кухни дров, растопил печь, переоделся в чистое, а Вера так и не появлялась. Какое-то время снизу слышно было плеск воды, но потом все затихло.

Я спустился. Где тут эта, с позволения сказать, уборная? Дверь в нее оказалась грубо сколоченной из досок разной длины. При желании можно было без труда заглянуть в щелку между ними и потолком.

– Вера? – Ноль ответа. – Ты там?

Может, вышла на улицу?

Я сделал пару шагов к двери, но остановился. Чутье никогда меня не обманывало, а оно мне говорило: Вера в ванной. И с ней что-то неладно. Затихшая на пару часов тревога, склизкая, как дохлая рыба, вернулась под ребра.

– Я сейчас открою дверь, – громко сказал я. – Имей в виду.

Ничего не произошло.

– Надеюсь, ты одета.

Я несильно толкнул дверь плечом. Та не поддалась – видно, изнутри была на защелке. Ничего, и не такие, бывало… Я отошел на пару шагов и выбил доски ударом.

Вера сидела на дне корыта с водой. Голая. Локти на коленях, руки уперлись в лоб. Взгляд замер. Волосы на плечах, кончики плывут по воде, как мертвые травинки. На впалых щеках дорожки высохших слез.

Я сам не понял, как оказался рядом. Как вытащил ее, закутав в полотенце – оно лежало тут же, на полу. Вера была ледяная и как будто неживая, хотя глаза ее оставались открытыми и на шее бился пульс. Хрупкая, невозможно худая, с безжизненно повисшими вдоль тела руками.

Дарина все-таки добралась до нее?

– Что-то увидела? Услышала? Что? – Я растирал ей плечи, руки, заглядывал в глаза, проверяя реакцию зрачков. Вроде реагировали – она следила за моими движениями. – Тебя ранили?

Вера медленно покачала головой.

Футболка у меня на груди пропиталась влагой. Она морозила сама себя. Или уж я не знаю что делала, но кожа у нее на ощупь была как сосулька.

– Я… – прошептала она.

– Что? – Я наклонился совсем близко, невольно замечая: под губой у нее крошечный шрам, а кожу покрывают прозрачные тонкие волоски.

– Я проиграла.

– Почему? Нет.

Губы у нее двигались, а зрачки – нет. Глаза оставались мертвыми, и это было почти так же страшно, как моменты после боя, когда раненые смотрят в