Шрифт:
Закладка:
Хотел бы я сказать это тому, кто забрал мою Катю.
Единственное, до чего я пока додумался, – узнать через Ромашку телефон человека с именем Александр Войнович и набрать его из магазина, пока Вера сидела с Миланой в машине. Был полдень, и я понятия не имел, возьмет ли он трубку.
Но он ответил.
– Слушаю, – медленно произнес глухой голос.
– Это Никифоров. Антон. Я служил Хельге. Мы виделись, когда Фрося…
– Я знаю, кто ты, – ответил Смотрящий. В магазине было шумно, но я хорошо расслышал его голос – он звучал словно бы прямо у меня в голове. – У тебя есть вопрос?
Я взял с полки пачку хлопьев.
– Вера станет Зимней Девой, так?
– Да.
В отличие от брата, этот ничего не просил за ответы. Но у меня было ощущение, что он и сам ждет определенного вопроса.
– Твой брат сказал, что она должна убить.
– Да, – повторил Смотрящий.
– И все?
– И потерять человечность.
Пачка чуть не выпала у меня из пальцев.
– Что потерять?
– То, что у тебя до сих пор болит, – уточнил Смотрящий, и по тону я понял, что он усмехнулся. – Что заставляет людей страдать после смерти друга.
– А если она не убьет?
– Холод возьмет свое, слуга Зимней Девы. Она убьет. Вопрос лишь кого.
Я смотрел на Веру и вспоминал этот разговор. Что-то в ней изменилось. Выражение глаз стало другим – более загнанным, что ли, но одновременно и более взрослым. Появилась спокойная осознанность. Вместо девочки, которую я помнил, за столом сидела взрослая девушка. И эта девушка хорошо понимала, что говорит. Или думала, что понимала.
– Так Дев можно убить? – повторила она.
От неожиданности я задел рукой залитый до краев «Доширак» – тот завалился набок, и вода растеклась по всей столешнице.
Вера приподнялась, но я мотнул головой, следя, чтобы не попало на Милану.
– Тихо. Сядь.
Она не двигалась. Мне ее состояние не нравилось. Люди в таком за оружие хватаются.
– Садись.
Она вернулась на место.
– Послушай, Вера. – Лампа над нами покачивалась, выхватывая из полумрака то сомкнутые губы, то острые от худобы скулы, то упрямые серые глаза. – Я был на войне. И убивать мне приходилось. Любое убийство ломает тебя до основания. Ты уже не будешь прежней.
Вера крутила в бледных пальцах стаканчик с кофе. Она молчала так долго, что я грешным делом подумал: она меня не услышала.
– Я и так уже не буду прежней, – негромко ответила она. – Смотрящий сказал, если я не приму силу, он убьет меня. Сцедит кровь в баночку и даст выпить другой счастливице. – Она произнесла это с отвращением, обозначив в воздухе кавычки. – Но так даже лучше. Если в этом году зимой снова начнется звон, я все равно съеду с катушек. Или выйду в окно. Вариантов, как видишь, немного. И выбора у меня никакого не было. Никогда. – Голос ее перешел на шепот. – Я была и осталась Зимней Девой. Просто один из Смотрящих надеялся, что я увижу зиму и сама захочу вернуться. А второй не стал ему мешать. Тёма умер зря.
– Не…
– …Так что если своей силой я смогу прекратить это преследование, – закончила Вера, – значит, так тому и быть.
Милана заерзала у меня на коленях, недовольно зачмокала. Все-таки свет мешал ей. Я встал.
– Давай-ка сейчас без громких выводов. Завтра поговорим на свежую голову. Кофе не пей, спать будешь плохо.
– Я и так…
– Вера, – я дождался, пока она поднимет на меня глаза, – хуже успеешь сделать всегда. Пойду посмотрю, что наверху. Можешь пока в душ сходить, если хочешь.
По ступенькам пришлось забираться осторожно. Те жалобно поскрипывали под моим весом, пока я поднимался с Миланой на руках. Дверь на второй этаж была без ручки, совсем хлипкая. А вот спальня оказалась на удивление уютной – с печкой в углу, широкой кроватью и креслом-качалкой. Похоже, спать нам придется всем вместе.
Я положил Милану на середину кровати и накрыл шерстяным одеялом – на вид вроде нормальное. Подоткнул с двух сторон подушками, если будет вертеться. Проверил окна – все закрыты, смотрят в одну сторону, на восток. Значит, надо как следует зашторить, иначе солнце с утра разбудит.
Я принес с кухни дров, растопил печь, переоделся в чистое, а Вера так и не появлялась. Какое-то время снизу слышно было плеск воды, но потом все затихло.
Я спустился. Где тут эта, с позволения сказать, уборная? Дверь в нее оказалась грубо сколоченной из досок разной длины. При желании можно было без труда заглянуть в щелку между ними и потолком.
– Вера? – Ноль ответа. – Ты там?
Может, вышла на улицу?
Я сделал пару шагов к двери, но остановился. Чутье никогда меня не обманывало, а оно мне говорило: Вера в ванной. И с ней что-то неладно. Затихшая на пару часов тревога, склизкая, как дохлая рыба, вернулась под ребра.
– Я сейчас открою дверь, – громко сказал я. – Имей в виду.
Ничего не произошло.
– Надеюсь, ты одета.
Я несильно толкнул дверь плечом. Та не поддалась – видно, изнутри была на защелке. Ничего, и не такие, бывало… Я отошел на пару шагов и выбил доски ударом.
Вера сидела на дне корыта с водой. Голая. Локти на коленях, руки уперлись в лоб. Взгляд замер. Волосы на плечах, кончики плывут по воде, как мертвые травинки. На впалых щеках дорожки высохших слез.
Я сам не понял, как оказался рядом. Как вытащил ее, закутав в полотенце – оно лежало тут же, на полу. Вера была ледяная и как будто неживая, хотя глаза ее оставались открытыми и на шее бился пульс. Хрупкая, невозможно худая, с безжизненно повисшими вдоль тела руками.
Дарина все-таки добралась до нее?
– Что-то увидела? Услышала? Что? – Я растирал ей плечи, руки, заглядывал в глаза, проверяя реакцию зрачков. Вроде реагировали – она следила за моими движениями. – Тебя ранили?
Вера медленно покачала головой.
Футболка у меня на груди пропиталась влагой. Она морозила сама себя. Или уж я не знаю что делала, но кожа у нее на ощупь была как сосулька.
– Я… – прошептала она.
– Что? – Я наклонился совсем близко, невольно замечая: под губой у нее крошечный шрам, а кожу покрывают прозрачные тонкие волоски.
– Я проиграла.
– Почему? Нет.
Губы у нее двигались, а зрачки – нет. Глаза оставались мертвыми, и это было почти так же страшно, как моменты после боя, когда раненые смотрят в
