– Я проиграла, – глухо повторила Вера. Пришлось склониться к самым ее губам, чтобы расслышать. – Когда Хельга появилась в моей квартире. Я уже тогда проиграла.

Я сжал ее крепче.

– Тихо.

– Лучше бы Эдгар убил меня в той усадьбе… Он же хотел. Помнишь?

Перед глазами встала картинка: темнота заброшенной усадьбы, свет луны сквозь доски полуразрушенной крыши, странное существо на открытой площадке второго этажа. Какой-то голем. Вроде и человек, но точно вылепленный из глины. И этот человек держал Веру за горло.

– Но он тебя не убил, – тоже шепотом возразил я. – И никто не убьет.

Она снова опустила веки. Уголок губ дрогнул в подобии улыбки.

– Тут такая же лестница.

– С лестницей все нормально. Я только что ходил. Крепкая.

Она не отвечала.

– Послушай. Все Девы отдают силу спустя какое-то время. Вон, Фрося поцеловала девушку, и все получилось.

Вера продолжала отрешенно улыбаться.

– Давай-ка… А то простудишься.

Я стал дальше растирать ее, стараясь не смотреть на голый живот и то, что ниже. Куда тебя, Тоха?.. Соберись. Я ткнулся лбом ей в висок. Застыл на мгновение, вдыхая холод вместе с запахом влажных волос.

– Я никогда не дам тебя в обиду.

Невысказанное комом встало у горла. Что же ты делаешь… Я удобнее перехватил ее под спину и поднялся. Но после пары шагов замер. Одно дело идти по лестнице с Миланой, а двоих взрослых она и впрямь не выдержит.

– Можешь идти сама?

Вера отвернулась:

– Я туда не пойду.

– Я буду тебя держать.

– Нет…

Я развернул ее к себе за плечи. Заставил посмотреть на себя.

– Я же сказал: я буду тебя держать.

Антон, полтора года назад

Милане был месяц, когда Фрося отдала силу. Сначала она вроде как радовалась этой возможности, но потом начала упираться: не хочу, мол, что со мной будет без силы Весны?

Я не говорил ей, но после того, как поцеловала ту стриптизершу, Фрося действительно изменилась. Из нее как весь сок выпили, выкачали всю мякоть. Я помнил ее другой. Она манила – тонкой талией, кожей, будто бы светившейся изнутри, глазами удивительного аквамаринового цвета. Таким был Байкал, когда я приехал туда впервые на службу.

Все это исчезло. Когда Фрося позвонила мне через пару дней, голос ее был хриплый и низкий. Она сказала, что не справляется «с этим ужасным ребенком», и потребовала приехать.

В квартире только что дым не стоял – так было накурено. Фрося была в спортивном костюме, с нечесаными космами и смотрела на меня чуть ли не с ненавистью.

– Это ты виноват!

– Где Милана? – Я отодвинул ее, входя внутрь. – Ты пожар устроить хочешь? Совсем с ума сошла?

Милана лежала на кровати в спальне – в одних памперсах, опасно близко к краю – и тянула в потолок крошечные кулачки. Я подхватил ее, прижал к груди, чувствуя все разом: страх, тревогу, обиду за нее и такую огромную любовь, что меня аж разрывало. Маленькая моя. Котеночек.

Поддерживая ее под голову, я открыл окно.

– Давай-ка подышим. Мамаша твоя совсем уже… Фрося! – позвал я. – А ну иди сюда!

Квартира отозвалась безмолвием.

– Фрося, твою мать.

Я закутал Милану в легкое одеяло с кровати. Вышел в коридор.

– Ефросинья!

Она сидела на кухне перед чашкой с остывшим чаем и початой пачкой сигарет.

– Ты что творишь? Тоже мне мать!

Фрося окрысилась:

– Мать? Это ты мне говоришь? У меня восемь детей!

– И где они? Что ты за женщина такая?

– Я этих детей не хотела! – Пальцы ее дернулись к пачке, но сигарету так и не вытащили. – Ни одного. А теперь эта девочка… Она останется у меня. Она вырастет! Потому что я тебя послушала!

Лицо ее было помятым. Казалось, это кожа у нее помятая и сухая, вся в заломах и трещинах. Милана от ее голоса заревела. Я начал ходить по кухне, попутно открыв форточку и окно.

– Ну-ну-ну, Милаша. Ну-ка успокаивайся. Что это у нас тут? Смотри, какая птичка. – Я смутно понимал, что делаю. Никакой птички за окном не было.

– Она все время плачет, – убито пожаловалась Фрося. – Все время. И… И…

– Что?

Она все-таки взяла сигарету, закурила, скривив рот, и с отвращением выпалила:

– Она пахнет тобой!

Я прижал нос к лобику дочки. Она пахла детской присыпкой и молоком. Кстати, о молоке.

– Чем ты ее кормишь?

– Чем надо.

– Ясно.

Я зашагал в комнату. Ничего, доча. И без мамаши твоей справимся. Я дурак был, когда упрашивал ее оставить тебя. Надо было забрать и заботиться самому. Кто угодно будет лучше такой мамки…

Я уложил Милану на кровать и начал искать вещи, чтобы одеть ее.

– Что ты делаешь? – Фрося стояла в дверях. Глаза опухшие, волосы патлами свисают вдоль лица.

– Я ее забираю.

– Куда? Она на грудном вскармливании.

– Значит, куплю смесь.

Милана снова заревела. Я открывал подряд все дверцы шкафа, но натыкался только на платья и белье. Да что ж такое!

– Оставь ее.

– Ты уж определись. Либо…

– Я сказала, оставь!

Когда я снова обернулся, Фрося сидела на корточках у кровати и всхлипывала, гладя Милану по голове.

– Я не знаю, что мне делать, – забормотала она. – У меня ничего не осталось. Я восемь лет знала, что будет дальше. А теперь ничего. – Она затряслась. – С ней я хотя бы знаю, что будет завтра.

Что-то во мне тогда эта картинка сломала. Зареванная краснощекая Милана, зареванная Фрося – одинаково несчастные, измученные, одинокие. Я опустился рядом с кроватью. Куда деть руки, не знал – то ли обнять Фросю, то ли снова взять Милану.

– Хочешь, на время перееду к тебе? Я так-то умею с детьми обращаться немного. Мне восемнадцать было, когда мама Ваньку родила. Я потом сразу в армию ушел, но в побывках смотрел за ним. Что-то помню. А не вспомню, научусь.

Я готов был сказать что угодно, лишь бы не чувствовать себя таким никчемным. Таким виноватым. Это же я с ней сотворил. Сначала сделал ребенка. Потом убедил оставить его. Устроил передачу силы…

Фрося снова всхлипнула – громко, по-детски – и кивнула.

Глава 14

Антон

Мне снова снилась та усадьба. Снова я видел, как Вера летит вниз, прокручивал в голове за доли секунды действия: отбросить пистолет, раскинуть руки, успеть поймать ее, чтобы не ударилась спиной. Снова мы падали вместе на пол, и я прижимал ее к себе, успокаивающе гладил по макушке.

Вера пыталась пошевелиться, но я не разомкнул рук. Одной обхватил ее за плечи, другой взял за волосы и