Шрифт:
Закладка:
– Я проиграла, – глухо повторила Вера. Пришлось склониться к самым ее губам, чтобы расслышать. – Когда Хельга появилась в моей квартире. Я уже тогда проиграла.
Я сжал ее крепче.
– Тихо.
– Лучше бы Эдгар убил меня в той усадьбе… Он же хотел. Помнишь?
Перед глазами встала картинка: темнота заброшенной усадьбы, свет луны сквозь доски полуразрушенной крыши, странное существо на открытой площадке второго этажа. Какой-то голем. Вроде и человек, но точно вылепленный из глины. И этот человек держал Веру за горло.
– Но он тебя не убил, – тоже шепотом возразил я. – И никто не убьет.
Она снова опустила веки. Уголок губ дрогнул в подобии улыбки.
– Тут такая же лестница.
– С лестницей все нормально. Я только что ходил. Крепкая.
Она не отвечала.
– Послушай. Все Девы отдают силу спустя какое-то время. Вон, Фрося поцеловала девушку, и все получилось.
Вера продолжала отрешенно улыбаться.
– Давай-ка… А то простудишься.
Я стал дальше растирать ее, стараясь не смотреть на голый живот и то, что ниже. Куда тебя, Тоха?.. Соберись. Я ткнулся лбом ей в висок. Застыл на мгновение, вдыхая холод вместе с запахом влажных волос.
– Я никогда не дам тебя в обиду.
Невысказанное комом встало у горла. Что же ты делаешь… Я удобнее перехватил ее под спину и поднялся. Но после пары шагов замер. Одно дело идти по лестнице с Миланой, а двоих взрослых она и впрямь не выдержит.
– Можешь идти сама?
Вера отвернулась:
– Я туда не пойду.
– Я буду тебя держать.
– Нет…
Я развернул ее к себе за плечи. Заставил посмотреть на себя.
– Я же сказал: я буду тебя держать.
Антон, полтора года назад
Милане был месяц, когда Фрося отдала силу. Сначала она вроде как радовалась этой возможности, но потом начала упираться: не хочу, мол, что со мной будет без силы Весны?
Я не говорил ей, но после того, как поцеловала ту стриптизершу, Фрося действительно изменилась. Из нее как весь сок выпили, выкачали всю мякоть. Я помнил ее другой. Она манила – тонкой талией, кожей, будто бы светившейся изнутри, глазами удивительного аквамаринового цвета. Таким был Байкал, когда я приехал туда впервые на службу.
Все это исчезло. Когда Фрося позвонила мне через пару дней, голос ее был хриплый и низкий. Она сказала, что не справляется «с этим ужасным ребенком», и потребовала приехать.
В квартире только что дым не стоял – так было накурено. Фрося была в спортивном костюме, с нечесаными космами и смотрела на меня чуть ли не с ненавистью.
– Это ты виноват!
– Где Милана? – Я отодвинул ее, входя внутрь. – Ты пожар устроить хочешь? Совсем с ума сошла?
Милана лежала на кровати в спальне – в одних памперсах, опасно близко к краю – и тянула в потолок крошечные кулачки. Я подхватил ее, прижал к груди, чувствуя все разом: страх, тревогу, обиду за нее и такую огромную любовь, что меня аж разрывало. Маленькая моя. Котеночек.
Поддерживая ее под голову, я открыл окно.
– Давай-ка подышим. Мамаша твоя совсем уже… Фрося! – позвал я. – А ну иди сюда!
Квартира отозвалась безмолвием.
– Фрося, твою мать.
Я закутал Милану в легкое одеяло с кровати. Вышел в коридор.
– Ефросинья!
Она сидела на кухне перед чашкой с остывшим чаем и початой пачкой сигарет.
– Ты что творишь? Тоже мне мать!
Фрося окрысилась:
– Мать? Это ты мне говоришь? У меня восемь детей!
– И где они? Что ты за женщина такая?
– Я этих детей не хотела! – Пальцы ее дернулись к пачке, но сигарету так и не вытащили. – Ни одного. А теперь эта девочка… Она останется у меня. Она вырастет! Потому что я тебя послушала!
Лицо ее было помятым. Казалось, это кожа у нее помятая и сухая, вся в заломах и трещинах. Милана от ее голоса заревела. Я начал ходить по кухне, попутно открыв форточку и окно.
– Ну-ну-ну, Милаша. Ну-ка успокаивайся. Что это у нас тут? Смотри, какая птичка. – Я смутно понимал, что делаю. Никакой птички за окном не было.
– Она все время плачет, – убито пожаловалась Фрося. – Все время. И… И…
– Что?
Она все-таки взяла сигарету, закурила, скривив рот, и с отвращением выпалила:
– Она пахнет тобой!
Я прижал нос к лобику дочки. Она пахла детской присыпкой и молоком. Кстати, о молоке.
– Чем ты ее кормишь?
– Чем надо.
– Ясно.
Я зашагал в комнату. Ничего, доча. И без мамаши твоей справимся. Я дурак был, когда упрашивал ее оставить тебя. Надо было забрать и заботиться самому. Кто угодно будет лучше такой мамки…
Я уложил Милану на кровать и начал искать вещи, чтобы одеть ее.
– Что ты делаешь? – Фрося стояла в дверях. Глаза опухшие, волосы патлами свисают вдоль лица.
– Я ее забираю.
– Куда? Она на грудном вскармливании.
– Значит, куплю смесь.
Милана снова заревела. Я открывал подряд все дверцы шкафа, но натыкался только на платья и белье. Да что ж такое!
– Оставь ее.
– Ты уж определись. Либо…
– Я сказала, оставь!
Когда я снова обернулся, Фрося сидела на корточках у кровати и всхлипывала, гладя Милану по голове.
– Я не знаю, что мне делать, – забормотала она. – У меня ничего не осталось. Я восемь лет знала, что будет дальше. А теперь ничего. – Она затряслась. – С ней я хотя бы знаю, что будет завтра.
Что-то во мне тогда эта картинка сломала. Зареванная краснощекая Милана, зареванная Фрося – одинаково несчастные, измученные, одинокие. Я опустился рядом с кроватью. Куда деть руки, не знал – то ли обнять Фросю, то ли снова взять Милану.
– Хочешь, на время перееду к тебе? Я так-то умею с детьми обращаться немного. Мне восемнадцать было, когда мама Ваньку родила. Я потом сразу в армию ушел, но в побывках смотрел за ним. Что-то помню. А не вспомню, научусь.
Я готов был сказать что угодно, лишь бы не чувствовать себя таким никчемным. Таким виноватым. Это же я с ней сотворил. Сначала сделал ребенка. Потом убедил оставить его. Устроил передачу силы…
Фрося снова всхлипнула – громко, по-детски – и кивнула.
Глава 14
Антон
Мне снова снилась та усадьба. Снова я видел, как Вера летит вниз, прокручивал в голове за доли секунды действия: отбросить пистолет, раскинуть руки, успеть поймать ее, чтобы не ударилась спиной. Снова мы падали вместе на пол, и я прижимал ее к себе, успокаивающе гладил по макушке.
Вера пыталась пошевелиться, но я не разомкнул рук. Одной обхватил ее за плечи, другой взял за волосы и
