Шрифт:
Закладка:
Флаг на мысе Флигели
Больше, чем все эти вопросы, интересовал нас, однако, вид голубых гop далеко на севере. Это была та самая страна, которую Орел заметил еще вчера, но контуры ее выступали на этот раз с большей ясностью. Я назвал ее Землей Петермана в честь великого географа, моего друга и учителя. Гористый мыс, выдававшийся на западе в море, получил имя мыса Вена. Он лежит к северу от 83° с. ш. Другую землю, усмотренную нами на северо-западе, я назвал Землей Короля Оскара[151].
Впервые был водружен австро-венгерский флаг на территории дальнего Севера. Мы были взволнованы и гордились достигнутым. Мы испытали чувство радости, что сделали все возможное, чтобы пронести этот флаг предельно далеко на север. День этот был счастливейшим в нашей жизни, и часто теперь еще в моей памяти неожиданно всплывает воспоминание о нем.
Окружающая нас каменная порода состояла из необычайно крупнозернистого долерита. Образованные ею террасы были полуразрушены выветриванием и денудацией. Отдельные участки были свободны от снега. Их покрывала скудная растительность. В расщелине одной из скал мы поместили закупоренный в бутылку следующий документ:
«Участники австро-венгерской экспедиции к Северному полюсу достигли здесь, на 82°5′, своей наиболее северной точки после 17 дней пути от зажатого на 79°51′ с. ш. судна. Вдоль берега на небольшом протяжении была обнаружена чистая вода. Она была окружена льдом, доходившим в северном и северо-западном направлении до неизвестных берегов. Расстояние до этих земель, конфигурация которых не могла быть изучена, составляло в среднем около 60–70 миль. Немедленно после возвращения на корабль и некоторого отдыха вся команда покинет судно и возвратится в Австро-Венгрию. К этому вынуждает безнадежное положение корабля и случаи болезни среди экипажа.
Мыс Флигели, 12 апреля 1874 года
Антонио Занинович, матросЭдуард Орел, мичман
Юлиус Пайер, начальник»
Обратный путь к судну
В 160 милях к югу от нас стоял наш корабль. Мы отправились в обратный путь к нему.
Годы пройдут, а эти негостеприимные берега останутся все теми же, и снова воцарится здесь нарушенное нами их великое одиночество[152]. Только морские птицы совершают свои бесконечные полеты к скалам и обратно к воде. Дикие берега островов омываются водой, несущей неисчислимые полчища льдин и ледяных полей, подчиненных одной лишь воле ветра. В течение короткого лета в растрескавшиеся береговые утесы ударяет прибой, волна с рыданием разбивается о камни, но некому услышать ее жалобу. Тысячелетние глетчеры сползают с гор, ломаются и оставляют куски своего холодного тела в темной морской пучине. Горы этой страны холода и зимы лишены растительности, они стареют и распадаются, а склоны их, усеянные каменными обломками, кажутся покрытыми костями мертвецов.
Мы повернулись спиной к этому пустынному миру. Мы устремились домой, к судну, но не знали, где оно. Может быть, его унесло уже дрейфом далеко в сторону? Опять перевязавшись веревкой, мы направились через глетчер. Благополучно достигнув мыса Германия, мы нашли оставленный здесь груз и растопили немного снега. Взятая с собой в экскурсию на мыс Флигели праздничная порция кофе, рома и мясного экстракта не прибавила нам сил, а только увеличила нашу жажду. Лишь поздно ночью добрались мы до места ночевки у мыса Столбового. Мы находились в состоянии полнейшего изнеможения. И все-таки радость успеха была так велика, что усталость не могла ее пересилить, а мысль о нашей изолированности нисколько не пугала нас. Одному только Орелу было не совсем по себе, так как он заболел снежной слепотой. Вещи наши оказались в целости. Мы раскопали их и улеглись на три часа. Дольше отдыхать было нельзя, так как малейшее дуновение ветра могло сломать лед в бухте к северу от мыса Аук и угнать его прочь.
Неуверенность в состоянии дороги до этого мыса заставила нас подняться 13 апреля (–9°) самым ранним утром. Тяжелым показался нам этот путь. Препятствия, которые мы на пути к мысу Столбовому преодолевали с легкостью, теперь страшно утомляли нас. Ослепший Орел шел с почти закрытыми глазами. Мы тоже с трудом поднимали веки из-за невольной бессонницы, сильно подорвавшей наши силы. Собаки обессилели и в каждую остановку валились как мертвые прямо в снег. Нам приходилось без конца снимать поклажу и опять грузить ее на нарты, тащить их, подымать и постоянно чинить расползающиеся части. Даже участки ровного льда были труднопроходимы из-за покрывавшей его поверхность соленой кашицы.
Погода была пасмурная и неприветливая. Однако птицы резвились в воздухе с тем же задором, что и в ясный солнечный день. К обеду я приготовил пищу на соленой воде, проявив этим величайшую рассеянность. Мое варево, конечно, нельзя было есть.
Дорога через снежную пустыню от мыса Бророк до мыса Шрёттера казалась бесконечной. Как мы ни спешили, как настойчиво ни считали мы наши шаги, нам в течение целых четырех часов не удавалось заметить увеличения маленькой черной точки на горизонте. Только к вечеру подошли мы к ней, и в трехстах шагах от палатки нас встретили посланные Галлера.
Удивительно характерно было, как быстро способен человек в этих условиях совершенно деморализоваться: оставшиеся в палатке были почти неузнаваемы. Они оказались черными от варки сала и совсем ослабевшими; бедняги страдали поносом и не знали, что делать от скуки. Нашему приходу они страшно обрадовались, но мы смотрели на них, со страхом думая, что еще несколько таких дней – и все бы они серьезно заболели. Вместе с тем они действовали строго по моему предписанию и свой продовольственный запас использовали, соблюдая строгую экономию. Выше было указано, что я оставил им перед уходом на север все необходимое снаряжение, чтобы ориентироваться на обратном пути к судну в
