около 3–4 центнеров. Тащить этот груз предстояло нашим двум собакам. И надо сказать, что при последующей переправе через пролив они работали так старательно, что нам стоило труда поспевать за ними.

До сих пор я совсем не упоминал об услугах, оказанных экспедиции нашими собаками. Теперь же я хочу в первую очередь констатировать, что пересечение восемьдесят второго градуса заслуга не столько наша, сколько наших верных псов.

При подходе к южному предгорью Земли Рудольфа мы попали в скопище бесчисленных айсбергов от 100 до 200 футов вышиной. Бесконечно далеко тянулся в северном направлении исполинский ледник Миддендорфа. Между ледяными горами лежал глубокий снег, а в промежутках зияли открытые щели. Это были следы обвалов и опрокидывания айсбергов. Все чаще случалось, что кто-нибудь из нас проваливался в трещину, набирая при этом воды в сапоги и промачивая одежду. Мы проходили по настоящим ущельям между огромными ледяными горами, и это путешествие было так необычно, так захватывающе, что мы долго бродили, потеряв всякое направление, вокруг айсбергов, любуясь их размерами и многообразными формами. По моему распоряжению Клотц взобрался на вершину одного из них для осмотра подступов к леднику Миддендорфа. Следуя за ушедшим вперед тирольцем, мы вышли вскоре в более открытую область. Подъем на ледник прошел благополучно. Все мы впряглись в нарты и поволокли их вверх по ледяному косогору, перебираясь по снеговым мостам, перекинутым через трещины, и поднимаясь по ровному склону. Нижняя часть ледника Миддендорфа глубоко растрескалась, и казалось, вот-вот огромные куски его оторвутся и грохнутся в море. Малейший сдвиг ледяной массы, конечно, вызвал бы образование большого количества гигантских айсбергов. В стороне от своего выхода ледник казался ровным и свободным от трещин, несмотря на уклон в несколько градусов. Он мог быть доступным для нашей экспедиции при условии, что мы будем общими силами тащить нарты.

Перед отправкой в путь было решено отдохнуть и подкрепиться. Шагах в четырехстах от края ледника мы беззаботно разбили маленькую палатку. Во время отдыха Клотц сделал мне фатальное сообщение, что, собственно, он менее пригоден для предстоящего путешествия чем Галлер, так как у него вот уже несколько дней распухла и гноится нога (воспаление корня ногтя), и что поэтому он вынужден переобуться в меховые сапоги. Не оставалось ничего другого, как отослать Клотца с четвертью нашего груза обратно к острову Гогенлоэ. Он взял мешок и револьвер и повернул к морю. Вскоре он вошел в лабиринт айсбергов, и мы потеряли его из виду.

Тем временем мы снова уложили нарты, запрягли собак и сами надели постромки. Я встал головным. И вот, едва успели мы сдвинуться с места, как вдруг бесшумно расступился снег под нартами, и открывшаяся бездна поглотила их вместе с собаками и Заниновичем. Из глубины расщелины раздались человеческие вопли и рев животных. Меня сильно дернуло назад, и я повалился в снег. Я был уверен, что сейчас же полечу вслед за нартами, но благодаря счастливой случайности нарты засели поперек расщелины на глубине 30 футов. Это случилось как раз в тот момент, когда меня подтащило постромкой к самому краю; еще немного, и я полетел бы вниз, перетянутый грузом в три полных центнера. Лежа на животе, спутанный туго натянутой постромкой, я не мог шевельнуться. Тогда я закричал Заниновичу, что сейчас перережу веревку, связывавшую меня с нартами. Занинович стал снизу заклинать меня не делать этого, так как иначе нарты непременно сорвутся и убьют его. Некоторое время я лежал в таком положении и обдумывал, что делать дальше. В глазах у меня зарябило.

Подбежал отставший Орел. Он никогда раньше не ходил по ледникам, и все же отважно подошел к самому краю расщелины, лег на живот и посмотрел вниз.

Падение в трещину

«Занинович зацепился за один из ледяных выступов, собаки висят в ошейниках под застрявшими поперек щели нартами», – сообщил Орел.

Затем он бросил мне по моей просьбе свой нож. Сделал он это так ловко, что я легко достал нож и перерезал им постромки, переплетенные у меня на груди. От этого нарты получили толчок, скользнули и опять засели. Я поднялся, снял мои сапоги и перепрыгнул в обратном направлении десятифутовую щель. Заниновичу я крикнул, что сейчас же побегу обратно к острову Гогенлоэ за людьми и веревками. Я сказал ему, что спасение его обеспечено, если он сможет в течение четырех часов сохранить себя от замерзания. Занинович ответил: «Действуйте, действуйте!»

Орел и я побежали. Не обращая внимания на возможные трещины под нашими ногами, мы мчались вниз по склону ледника. Мы не боялись медведей, хоть и были безоружны. Целью нашего бега был мыс Шрёттера, отстоявший от нас на 6 миль. Одна лишь мысль владела нами – мысль о опасении Заниновича, лучшего из нашей доброй команды, о спасении наших собак, необходимого запаса продовольствия и – прежде всего – драгоценного журнала со съемкой новооткрытой страны. Лично я очень симпатизировал Заниновичу, но даже независимо от этого меня охватило чувство гнева на себя по поводу своего легкомысленного поступка. Действительно, ввиду моего богатого высокогорного опыта, было непростительно так необдуманно пускаться в путь по поверхности необследованного ледника.

Этот упрек подгонял меня все сильнее, и я бежал с такой скоростью, что Орел все больше отставал. Я разгорячился и стал обливаться потом. Тогда я скинул свою гагачью шубу, снял сапоги, рукавицы и шарф, бросил все это и в одних чулках бежал через глубокий снег что есть мочи. Вскоре я миновал скопление айсбергов и увидел перед собой вдалеке мыс Шрёттера; скалистая пирамида мыса видна была только наполовину, вершину ее окутал густой туман.

Спасение Заниновича зависело от погоды. Случись пурга – и остров Гогенлоэ стал бы невидимкой. Окруженный льдами, я чувствовал себя совсем потерянным и очень обрадовался, заметив вдали Клотца. Я долго звал его по имени и наконец догнал. Завидев бегущего, Клотц спокойно остановился, но, когда распознал меня и понял мое состояние, руки у него опустились, заплечный мешок соскользнул и свалился в снег, и сам он, совершенно растерянный, бросился мне навстречу. Узнав, что все, кроме Орела и меня, похоронено в трещине ледника, он начал плакать. Клотц счел себя виновником происшествия и так расстроился, что я вынужден, был взять с него слово, что он не причинит себе никакого зла. Оставив Клотца одного с его мыслями, я побежал дальше. Мыс Шрёттера казался недосягаемым. С опущенной головой бежал я рысью через глубокий снег, считая шаги. Изредка я посматривал на