Шрифт:
Закладка:
– Ладно, – сказала я.
– Как его зовут?
Я подумала, что же сказать, – не решила, промолчала. Папа слегка тряхнул меня за плечи.
– Я… не знаю, – пробормотала я.
– Что? Что она говорит? – вскинулась мама. – Не знает? Она не знает, как зовут того, с кем она путалась?
– Подожди, Таня…
– Знаю.
– Как? Как?!!
Какая им разница?
– Игорь.
– Игорь? Игорь? Это какой Игорь? Учитель? Что за Игорь? А-а-а… Из соседнего подъезда? С собакой?
– Нет, не Игорь… Я спутала…
– Что? Ты издеваешься? Она издевается? Саша!!!
Папа слегка толкнул меня.
– Кристина, сейчас не надо так. Говори, отвечай.
– Его зовут… – Я замялась. Что им сказать? Правду? Или как я его называю? – Соялп.
– Я не поняла… Саша, что она говорит? Как?
Я повторила:
– Соялп.
– Саша! – Мама в ужасе обернулась к папе, он подошел к ней и попробовал взять ее за руки. Мама отшвырнула его руки. – Это что за имя? Что за имя такое? Он – кто? Он на самом деле чурка? Чурка? Или кто? Я думала, тетя Зина врет… Говори! Кристина!
Что сказать маме – что мой Лелуш «чурка»? Или сказать, что он по национальности кашгарец? Я еле заметно кивнула.
– Да?!! Аааааааааа!!! – Мама стала стонать и качаться. – Да, да, я поняла… Ужас, ужас, Господи, за что, за что… Что я не так делала? Какое мне испытание… Виновата, да, виновата перед тобой, но за что это? Я ведь всегда всё выполняю… Все посты… Всё вообще… За что мне это? Сначала это ее уродство… Потом вот еще… Гулящая… моя дочь гуляет с чурками… Люди мне рассказывают, ищут меня… Что вы там делаете? Что?! Говори!!!
Мама подошла ко мне. Папа – за ней. Они оба стояли передо мной – мама и папа. И смотрели на меня с такой ненавистью, что если бы я сейчас умерла, я была бы счастлива. Мне больше ничего не нужно было бы. Просто умерла бы и избавила бы всех от себя.
Я сделала шаг в сторону, пошла к балкону, приоткрытому. Никто не понял, что произошло. Я быстро вышла на балкон, встала на коробку, которая там стояла с прошлой зимы, когда папа морозил себе пельмени и забыл про них, они там так и стухли. Встала на облупленный зеленый бортик и шагнула вниз. Дальше я не знаю, как это вышло, я как будто за что-то зацепилась, меня сильно дернуло назад, и я упала вместе с кем-то под страшный мамин крик, ударившись головой и спиной, у меня сильно клацнули зубы.
– Ты!.. Да ты что! Кристина! Да как ты смеешь!!! Это же грех! Страшный грех! – Мама подбежала ко мне.
Я открыла глаза – мы лежали с тетей Ирой в дверях балкона, у тети Иры была почему-то кровь на лице.
– Она сильно разбилась, – проговорил то ли папа, то ли Вова. Я не поняла, кто из них сказал и кто разбился. Я же не упала, кажется, с балкона, как я могла разбиться?
Во рту у меня был вкус крови, я знаю теперь этот вкус, с тех пор, как на меня напал тогда высокий. Я попробовала встать. Но у меня так закружилась голова, что я чуть не упала опять. Тетя Ира стала вставать, держась за голову, плача, приговаривая:
– Кристинка, ты что, дура малая, ты что… Ой, голова у меня что-то…
Я видела, что лицо тети Иры в крови, но раны не видела.
– Ты как? – спросила она меня и стала оттирать что-то на моем лице.
– Нормально, – сказала я.
– Ну-ка… Ой, у тебя зуб сломался… Половины зуба нет… Не чувствуешь?
Я помотала головой. Я ничего не чувствую. У меня всё с головы до ног болит, но всё как будто немножко не мое.
Мы поднялись с тетей Ирой, поддерживая друг друга. Вова хотел помочь, но мама отогнала его.
– Танька, неужели тебе не жалко ребенка? – Тетя Ира хотела как лучше, но лучше бы она молчала сейчас.
– Жалко? Ты меня спрашиваешь? Ты смеешь… Да ты… Да что ты понимаешь! У тебя есть дети? Вот рожай и жалей их! А мой ребенок должен быть…
Вовремя подошел папа, дал маме воды, она жадно выпила, остатками умыла лицо.
– Ты правда хотела спрыгнуть? – спросил меня Вова.
– Цирк она хотела устроить! – крикнула мама. – Цирк с клоунами! Артистка! Она же у нас артистка! Всё равно расскажешь! Не получится! Сейчас все сядем и расскажешь! Ирка, ты можешь в магазин идти, или куда ты хотела.
– Я тоже семья, – сказала тетя Ира. – И это… у меня голова болит! Я ударилась сильно. Я не пойду.
– Значит, сиди у Вовы в комнате, запрись там и сиди. А мы будем на семейном совете решать, что нам делать. Что делать с этой артисткой, которая нас опозорила.
Я хотела где-то сесть, где меня никто не увидит. Никто не будет орать, бить, требовать ответа. Но такого места в квартире нет. Даже мою комнату, нашу с Вовой, мама всегда называет «Вовина комната». Он родился раньше меня, наверное, поэтому.
Мама умылась, налила чай, закурила прямо в кухне, крикнула мне:
– Смотри, это я из-за тебя в Великую субботу курю!
Вова потихоньку устроился за своим компьютером, тетя Ира прилегла на моей кровати, громко шепча и делая мне знаки, чтобы я тоже спряталась где-то подальше от мамы.
Папа подошел ко мне, поправил волосы, сказал:
– Умойся, у тебя кровь на лице и на голове. Надо промыть чем-то. Не больно?
– Нет.
Мне хотелось прижаться к папе, чтобы он меня спрятал от всего – и от мамы, и от боли, и от всех моих мыслей. Папа как будто почувствовал это, быстро оглянулся на маму – она стояла теперь посреди их комнаты с сигаретой, плакала и смеялась одновременно:
– Давай-давай! Ты же добрый! Вы же все добрые! Одна я злая! Злая мать! Мачеха! Просто мачеха! Мне одной не жалко бедную инвалидку, которая блудит с чуркой! Как зовут чурку-то, напомни! Я даже запомнить не смогла! Где ты его нашла? На помойке? Помойку мыл или двор мел? Так она хотела еще с балкона спрыгнуть в Великую субботу! Порадовать Бога! Явиться к нему в праздник! И матери своей праздник на всю жизнь сделать! Только Бог тебя не примет, не надейся! В рай такие, как ты, не попадают!
Мама верит в
