Больше всего я сейчас хотела бы с кем-то поговорить. Рассказать всё-всё, с самого начала. Как я нашла его телефон, как он мне позвонил… До самого последнего его сообщения. Если Нора Иванян сама ко мне подойдет завтра после уроков, посмотрит долгим взглядом, даст большую конфету из халвы с орехами, тяжело вздохнет, спросит: «Идешь домой?», я всё ей расскажу.

Я подошла к забору, за которым строился новый дом. Я насчитала тридцать семь этажей. Дом получался высокий, тонкий, с большим количеством окон, до половины он был закрыт полупрозрачной зеленой сеткой, как платьицем, а на самом верху сквозь пустые оконные проемы сбоку напрострел просматривалось синее-синее небо, с легкими, как будто нарисованными белыми облаками. Какая странная весна – по календарю давно началась, но земля пока еще безжизненная, ни травинки, потому что тепло никак не придет. Уже прилетели птицы, а стыло, ветер сильный и холодный, и солнце как будто еще зимнее – только светит, но не греет. Я поковыряла остаток льда у забора. Солнце сюда не попадает, остался кусочек зимы.

Глава тринадцатая

– Кристи-и-на-а-а-а-а-а!

Я в ужасе открыла глаза, не понимая сначала, что происходит.

Мама кричала так, что у меня заложило уши. Она трясла меня, папа ее оттягивал. А мама кричала и кричала, на одной ноте, но нота становилась всё ниже и ниже, и мама стала уже сипеть. Мама изо всех сил ударила папу и стала бить меня по щекам, по голове, по плечам, куда попадала. Я видела, что в углу комнаты замер Вова и где-то мелькала еще голова тети Иры в ярком розовом платке, повязанном на огромные пустые бигуди. Папа с тетей Ирой вдвоем пытались оттащить маму от моей кровати, но мама оказалась сильнее, она кричала, сипела, хрипела, била всех, захлебывалась словами и хрипом, красная и заплаканная.

– Ты что?.. Да отойдите вы от меня! Пусть скажет! Как это может быть?.. Почему?.. Позор, какой позор!.. Что теперь делать?.. И надо же! В такой день! Кристина!.. Я так и знала!.. Вставай!.. Вста-а-а-ва-а-ай!

Я бы встала, но мама не давала мне встать. Я надеялась, что речь идет о чем-то другом. Наверное, мама узнала, как много я прогуливала в этом месяце. Почти каждый день. То один урок, то несколько, то вообще не шла в школу. И ей позвонила классная.

– Ты не можешь!.. Как это?.. Ты же маленькая сволочь!.. Сволочь!.. Ходит она! Смотрите на нее!.. Позорит!.. Вот почему!..

Мама кричала бессвязно, перемежая слова ругательствами, которые становились всё обиднее и обиднее. Несколько раз она попала мне по голове достаточно больно, и я постаралась натянуть на голову одеяло и отвернуться, чтобы хотя бы она не попадала по глазам и носу.

Я свернулась в клубок, мама пыталась меня развернуть, я уже не видела, что происходит, но через некоторое время всё прекратилось. Я слышала только тяжелое дыхание мамы и папин голос «Всё, ну всё, Тань, Танюш, не надо, еще разобраться надо, мы же ничего еще не знаем…» Я осторожно повернулась.

Папа, зажав маму обеими руками, сидел на полу. Она, обмякнув, как старая тряпичная кукла, лежала, опершись на него спиной и тяжело дыша. Тетя Ира, увидев, что я обернулась, стала махать мне руками и беззвучно что-то говорить. Вовы я не увидела. Я не знала, стоит ли вставать, не кинется ли мама снова на меня.

Папа сказал:

– Кристин, вставай, иди, умывайся, и поговорим.

Когда я шла в ванную, тетя Ира успела мне шепнуть: «Ну, ты вообще…» Но я не поняла, «вообще» – это хорошо или плохо.

Я залезла в душ, чтобы как можно дольше не выходить. Дверь я заперла, накинула крючок, раньше у нас дверь не запиралась, но с приездом тети Иры это стало не очень удобно, и кто-то прибил крючок. Кто – неизвестно, никто не признавался. Точно не я.

Через какое-то время в дверь стукнули, я ничего не ответила, просто решила, что пора выходить. Но дверь рванули раз, два, крючок вырвали, и мама, за которой виднелся папа, ворвалась в нашу крохотную ванную комнату. Мне показалось, что у нее в руках что-то блестит, я инстинктивно попыталась завернуться в шторку, которую папа повесил вместо сломанной ширмы на роликах. Шторку мама тоже сдернула и еще стукнула чем-то по остаткам ширмы. В руках у нее почему-то была большая ложка, она попыталась ткнуть ей меня. Я присела на корточки в душе, прямо в шторке.

– Встань, покажись, бесстыжая! – сказала мама, одним рывком сорвав с меня шторку, в которую я завернулась.

– Таня, Танюша, давай поспокойнее, – пытался уговорить ее папа.

– Поспокойнее? Поспокойнее?!! – Мама снова стала расходиться. – Ты помнишь вообще, какой сегодня день? Почему именно сегодня, в такой праздник, я это узнаю?

– Тихо, тихо, тихо…

Папа все-таки вывел маму из ванной и бросил мне через плечо:

– Кристин, выходи.

Я быстро вытерлась, натянула обратно пижаму и вышла.

– А что ж ты оделась? Разденься, покажись нам во всей красе! Пусть брат посмотрит, отец пусть посмотрит… Есть что показать, наверное!.. Потряси сиськами перед нами! Красотка у нас такая, оказывается, живет!.. Гулящая!.. Гуляет с чурками она!..

Дальше мама стала говорить что-то совсем ужасное, я поняла, что она всё знает. Откуда? Об этом не знает никто. Как могла узнать мама? От кого?

Две или три недели назад я сходила в женскую консультацию и мне сделали УЗИ. Но мама никак не могла об этом узнать. Без паспорта меня не хотели записывать. Но я долго сидела в коридоре, пока не прошли все пациентки, потом зашла в кабинет и обо всем рассказала врачу. Медсестра уже ушла, еще до конца приема, вышла и не вернулась.

Врач была одна. Пожилая, но не очень старая, худенькая, с красивыми светлыми волосами до плеч, слегка подкрученными на концах. Редко кто делает себе такую прическу, как в старых фильмах. У нее был необычный халат – бежевый, по фигуре, с небольшими, расшитыми такими же бежевыми нитками нагрудными карманчиками. Сначала мне показалось, что там вышиты геометрические цветы, но потом я поняла, что это иероглифы.

Я смотрела на ее светлые локоны, на иероглифы, на тонкие светлые брови, и мне казалось, что это моя бабушка, только ставшая немного другой. И я ей рассказала все, с самой первой минуты до последней. Не сразу, конечно. Сначала я просто попросила ее сказать, что со мной. И