на частные пожертвования. Святитель Филарет по личным ходатайствам к Александру II учредил 4 новых монастыря и 2 скита. После его смерти за 14 лет не открылось ни одного – у Толстого и в правительстве такие инициативы натыкались на глухую преграду.

А в либеральной прессе вовсю обсуждалось, что обители – это «пережиток». Предлагалось их ликвидировать, «оставить лишь несколько монастырей, в которых ввести истинно аскетическую жизнь, отняв у них как у обществ отшельнических огромные богатства» [83]. Озвучивались и проекты преобразовать монастыри в чисто мирские благотворительные учреждения, «где не имели бы вовсе места иноческие обеты аскетического свойства, формально требуемые от монахов» [84]. До воплощения не дошло, но это публиковалось в православном государстве! И «свирепая» цензура это пропускала, не привлекала к ответу!

Тот же Филарет отстоял через царя, чтобы церковные школы не отдавать министерству народного просвещения, оставить в ведении Синода. Но с 1866 г. Толстой совместил посты обер-прокурора Синода и министра просвещения. В управлении духовных училищ и семинарий он ввел выборное начало, как в университетах. Перетряхнул учебные программы, расширил преподавание светских дисциплин, философии, педагогики – обосновывал, чтобы священники могли одновременно быть учителями. Но на церковно-приходские школы средства не выделялись, а частных пожертвований не хватало. Они закрывались, или их подбирали под себя земства – они-то имели право официально вводить сборы на школы.

В 1869 г. дошло до духовных академий. Толстой ввел в них новые уставы, во многом повторявшие университетские. Часть архиереев протестовала. Но другие уже перестроились в либеральную струю, поддержали новшества как приближение к современным требованиям. Семинаристы стали превращаться в подобие студентов. А Толстой, потакая «прогрессу», еще и облегчил процедуру снятия священником с себя сана, последствия такого шага. Замышлялась и реформа церковного суда по аналогии со светским – но тут уж епископы воспротивились, дело завязло в обсуждениях.

Получило официальную подпитку и духовное разномыслие. Либеральная печать дружно выступала за легализацию «раскола». Был создан Комитет «по раскольническим делам», выработал новые правила. Старообрядцам предоставили права свободно отправлять свои богослужения, выезжать за границу, учреждать свои школы, занимать общественные руководящие должности. Были признаны законными их метрические записи рождений, венчаний, смерти. Но царь и ортодоксальная часть Синода все же не допустили полной «свободы совести», поставили преграду. Ряд сект были признаны «вредными» и остались под запретом – хлысты, скопцы, «бегуны», духоборы, молокане, субботники, филипповцы, поморцы и др.

А уж кто получал льготу за льготой, так это иудеи. С самого начала «перестройки» им дружно протежировал весь хор «общественности». К государю подкатывались министры, советники, приближенные – и подписывались указ за указом. Метрические книги раввинов тоже были признаны законными. В воинской службе иудеев уравняли с русскими и мусульманами. Иудейские казенные училища, созданные Николаем I, были объединены с русскими, причем евреям назначили стипендии.

С 1864 г. всем жителям империи независимо от вероисповедания предоставили право поступать в гимназии и университеты. И за 12 лет количество евреев, получивших среднее образование, выросло в 8 раз, с высшим образованием – втрое. «Черта оседлости» сохранялась. Но почти сразу по окончании Крымской войны ее расширили, дозволили евреям селиться в Крыму для восстановления порушенного хозяйства. Потом права на проживание в любом городе были предоставлены лицам с учеными степенями, купцам 1-й и 2-й гильдии, ремесленникам, врачам, юристам, выпускникам университетов, лицам «свободных профессий» вместе с их семьями [85].

Менялся и облик всей России. Сословия разрушались, перемешивались. Дворянство, не так давно составлявшее костяк администрации и армии, с отменой крепостного права утратило прежнее положение. Помещики транжирили полученные выкупные деньги за границей, в «веселой» Франции, в игорных домах Монте-Карло. Или находили призвание в земских говорильнях. А те из крестьян, кто сумел разбогатеть еще при барах, становились купцами. Новые и старые купцы тоже утверждались в земствах, скупали у разорившихся дворян поместья с «вишневыми садами». А детей хотели вывести «в люди», устраивали в университеты.

На первый план стали выходить те, кто оторвался от своих сословий. Дети священников, купцов, крестьян, дворян, но уже не священники, не купцы, не крестьяне и не дворяне – их называли «разночинцы». Они вытесняли дворян с чиновничьих должностей, из культурной сферы, формируя интеллигенцию. А настрой диктовали либералы, подменившие прежнюю формулу государственных устоев «Православие – Самодержавие – народность» иными ценностями «гласность – устность – гражданственность».

Глава 20. Париж, Германия и Черное море

Александр II в своем кабинете в Зимнем дворце

Наполеон III, не получив от Бисмарка никаких обещанных «компенсаций», взбесился, чувствовал себя обманутым. Но возмущалась и вся Франция: второсортная Пруссия забирает себе Германию, а мы что же, самая могущественная держава? Проучить наглецов! Французов баламутили и собственные демократы с революционерами, однако воинственный пыл перекрыл любые недовольства и претензии к власти. Стоило Наполеону начать бряцать оружием и задирать Пруссию, как его зашатавшийся авторитет круто подскочил. На референдуме, быть ли империи в прежнем виде, он получил 7,5 млн голосов против 1,6 млн. Войну задержало только то, что армию спешно перевооружали новыми винтовками Шасспо – они били дальше прусских винтовок Дрейзе. У французов появились и митральезы – многоствольные картечницы, прообраз пулеметов.

Пруссия тоже желала войны, готовилась, но без французской шумихи. На области, вошедшие в Северогерманский союз, распространили всеобщую воинскую обязанность, вливали в армию их контингенты, обучая по прусским методикам. Бисмарк укреплял дружбу с Россией. Итальянцам, обиженным на Наполеона за Папское государство, подсказывал, что и эту проблему можно решить. Ну а Англия после открытия Суэцкого канала только и высматривала, как бы подставить Францию. Наполеон и его правительство в ослеплении «наполеоновских планов» прозевали, что очутились в изоляции.

А в Испании случилась революция. Королева Изабелла сбежала во Францию, отреклась от престола в пользу 13-летнего сына Альфонсо. Но испанцы ее не любили, предложили корону князю Леопольду Гогенцоллерну, родственнику прусского короля. У того не было никакого желания принимать шаткий трон в Мадриде, и тут-то сыграл Бисмарк. Уговорил ради блага Германии, 2 июля 1870 г. князь дал согласие [86]. Прусский канцлер знал, что делал. Возрадовались французы – они получили повод к войне. Испанию они числили своей сферой влияния, их ставленником был сидевший в Париже Альфонсо. В печати подняли бурю, что пруссаки «окружают» Францию, она окажется «меж двух огней».

8 июля французский посол Бенедетти прикатил к прусскому Вильгельму, лечившемуся на водах в Эмсе, вручил ноту о недовольстве Наполеона. К королю обратился и Александр II. Советовал замять конфликт, пусть Леопольд откажется от испанского престола. Вильгельм так и поступил – связался с князем, и тот 12 июля охотно снял свою кандидатуру. Но в тот же день Наполеон III созвал совещание. Его приближенные горячились, что такой повод