в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы… А для этого мы должны работать в глубочайшей тайне и не кричать о наших вооружениях и приготовлениях публично, не высказываться открыто против того, к кому мы питаем недоверие»[348].

Под этим словами мог подписаться и Лагарп. Неудивительно, что, отвечая ему 12 марта 1811 года, Александр I дал понять, что нуждается в его письмах и что не изменил либеральным взглядам («коими я Вам обязан и коим храню верность»), надеясь на успешное продолжение реформ («Мы же здесь движемся потихоньку, но все-таки в направлении идей либеральных»). Он готов и дальше, «с неизменной покорностью» выслушивать советы Лагарпа, даже если находит, что тот несправедлив к нему. А позже, в 1813 году, Александр I признал, что если в противостоянии с Наполеоном он и смог проявить «упорство и энергию», то обязан этим именно Лагарпу и его наставлениям: «В трудные моменты всегда Вас вспоминал, и желание быть достойным попечений Ваших, заслужить Ваше уважение меня укрепляло»[349].

Действительно, письма Лагарпа были полны призывов к последовательной и упорной борьбе с Наполеоном, в которой Россия не должна складывать оружия до тех пор, пока «не покарает наглецов» (16 мая 1811 года). С прибытием в Париж полковника Чернышева тот не только стал для Лагарпа постоянным заинтересованным собеседником по сюжетам, связанным с Россией, но и создал новый канал надежной и быстрой доставки писем в кабинет императора. В корреспонденции Лагарпа к Александру I вновь наступает «золотая пора». С начала 1811 до конца зимы 1812 года (момента отъезда Чернышева из Парижа) швейцарец отправил царю семнадцать писем, некоторые из которых по объему скорее сопоставимы с трактатами. Помимо разнообразных советов по российской внутренней политике, экономике, развитию торговли, полезным изобретениям и др., главнейшей темой в этих письмах являлась организация будущего военного сопротивления Наполеону. Лагарп с полной уверенностью предупреждал Александра I о готовящемся вторжении, видя знаки этого повсюду вокруг себя в Париже.

Некоторые из его выводов о ходе будущей кампании воплотились в жизнь в 1812 году. Так, Лагарп постоянно указывал, что русской армии необходимо пользоваться преимуществами, которые ей дает обширная территория империи, заставляя врага растягивать коммуникации и ослаблять ударную силу необходимостью оставлять посты и гарнизоны. Но особенно ратовал швейцарец за использование в войне народного ополчения: его вдохновлял пример как испанских партизан, так и близкого ему самому по духу горного населения Тироля, которое под водительством простого трактирщика Андреаса Гофера смогло в 1809 году нанести французам ряд поражений и больше года удерживало свою область свободной. Лагарп настолько верит в «силу народа», что при необходимости и сам готов сражаться – в случае если деспотизм Наполеона вызовет восстание в Швейцарии. В России же он заклинает Александра I воззвать к легендарным именам Минина и Пожарского, под чьи знамена могут стать 2 млн (!) русских ополченцев, которые (в случае своевременно приготовленных для них складов и оружия) неизменно приведут дерзкого врага к гибели.

Среди других тем этого периода, связанных с противостоянием с Наполеоном, обращает на себя внимание реакция Лагарпа на Польский вопрос. Ее подготовила многолетняя дружба с Костюшко, а также доверительные разговоры швейцарца с князем Михаилом Клеофасом Огинским, влиятельным магнатом, выступавшим за союз поляков и России. В письме к Александру I от 28 февраля 1811 года Лагарп поддержал и развернуто обосновал проект, о котором Огинский тогда же вел беседы с российским императором – восстановить королевство Польское под скипетром Александра I, первоначально образовав его лишь из тех губерний, которые вошли в состав Российской империи по разделам Польши, но имея целью, чтобы и остальные польские земли к нему присоединились усилиями самих поляков, которых это оторвало бы от привязанности к Наполеону и от участия во французской армии. К тому же (для Лагарпа это было едва ли не главным обстоятельством) новое государственное образование, монархом которого станет Александр I, послужит ему испытательным полигоном для реформ, которые еще пока рано сразу вводить в России, включая сюда и либеральную конституцию. Надо сказать, что Александр I длительное время сочувственно относился к этому проекту и размышлял о возможностях его осуществления вплоть до самого начала войны 1812 года[350].

На исходе февраля 1812 года А.И. Чернышеву пришлось спешно отбыть из Парижа в Петербург, что положило конец и необычайной эпистолярной активности Лагарпа. Миссия Чернышева во французской столице, помимо официального, носила и секретный разведывательный характер: он собирал сведения об армии Наполеона с помощью нанятых им осведомителей во французском Военном министерстве[351]. Неизвестно, в какой мере Лагарп знал об этом, но по крайней мере (как показывают позднейшие примечания к письмам) швейцарец был прекрасно осведомлен о том, как сразу после отъезда Чернышева французской полиции удалось раскрыть сеть его агентов, а сам полковник едва избежал ареста на границе. Последовавший громкий процесс над «русскими шпионами» носил пропагандистский характер, но, к счастью, никак не затронул Лагарпа. Тот, впрочем, счел своим долгом заступиться за Чернышева перед Александром I, подтверждая его «расторопность, ум и усердие» (1 мая 1812 года). Напротив, всяческое осуждение вызвало у Лагарпа поведение российского посла в Париже князя А.Б. Куракина (к которому швейцарец никогда не питал теплых чувств, низко оценивая его «нравственность») – весной 1812 года Куракин сперва вызвался самолично «договориться о мире» с Наполеоном, а после неудачи сложил с себя звание посла, но остался жить близ Парижа в качестве «частного лица».

В результате такого поведения посольская миссия фактически оказалась брошена, а ее архив не вывезен, так что после того, как в июне 1812 года Наполеон начал свой поход, Лагарпу самому пришлось участвовать в спасении российских дипломатических бумаг (иначе бы они попали в руки французской полиции). Сотрудники российского посольства сперва перевезли бумаги в дом американского посла – того самого Дж. Барлоу, который помог Лагарпу организовать переписку Александра I с Джефферсоном. Но посол должен был отправиться в военную ставку Наполеона в Польшу, где вскоре скоропостижно скончался. Тогда именно Лагарп договорился с генеральным консулом США и своим добрым знакомым П. Уорденом о тайном перемещении архива в особняк последнего. Характерно, что Уорден сам пришел к Лагарпу посоветоваться об этом, воспринимая швейцарца как ближайшего представителя российского императора в данной ситуации. Все прошло удачно и не возбудило подозрений, а в 1814 году Уорден вручил эти бумаги новому российскому посольству[352].

«Спасти Швейцарию!»

С началом Отечественной войны 1812 года переписка Александра I и Лагарпа полностью прекратилась. Можно, однако, не сомневаться, что царский наставник следил за ходом войны с величайшим вниманием, а победу русского оружия, одержанную при поддержке «народной силы», оценил в письме к сестре Александра, великой княгине Марии Павловне в начале 1813 года как «величайший пример, какой только в анналах истории сыскать можно» и радовался, что «воззвала наконец Россия к этой нравственной мощи»[353].

С мая до середины сентября 1813 года Лагарп находился в Швейцарии, откуда надеялся при первой же возможности выехать навстречу Александру I. Через посредничество Марии Павловны Лагарп переслал ему две записки, но так и не получил ответа. В летние месяцы 1813 года было объявлено перемирие в военной кампании, и Александр I, возглавивший Заграничный поход русской армии, находился в Богемии, где также происходили дипломатические переговоры. Возможно, прибытие туда Лагарпа казалось ему неудобным – император мог опасаться того, что в условиях, когда еще существовала неопределенность относительно продолжения коалиционной войны, появление в его штабе швейцарца, который долго жил в Париже и которого столь многие в окружении Александра обвиняли в давних связях с Наполеоном, могло привести к непредсказуемым дипломатическим последствиям[354].

Осенью 1813 года Лагарп вынужденно вернулся в Париж, чтобы улаживать домашние дела (он постоянно хлопотал о продаже имения, которая бы освободила его, наконец, от привязки к французской столице). Тем временем, после решающей победы союзников в Битве народов под Лейпцигом (16–19 октября 1813 года),