Вместе со штаб-квартирой союзников 9 апреля 1814 года Лагарп прибыл в Париж, через неделю с лишним после торжественного въезда туда Александра I. Швейцарец с удивлением обнаружил, что город, который он покинул всего полтора месяца назад, претерпел радикальную метаморфозу, превратившись в «столицу Европы». Об этом писал А. Моно, несомненно поддавшийся очарованию российского императора, с которым связывались тогда надежды всех либералов: «У каждого Государя там был свой дворец, двор и гвардия, но Александр стал царем над всем этим собранием царей, у него была там главная роль и никогда еще ни один властитель не играл ее лучше, чем он в эту эпоху. Он отомстил за пожар Москвы тем, что оставил нетронутыми парижские монументы, даже те, что могли его обидеть. <…> Он принес Франции свободу в обмен на разрушение и войну, которую она принесла России. Поэтому все взгляды обращались к нему, он был кумиром народа, который охотно ему простил то, что он его завоевал»[370].

В первые же дни во французской столице Александр I не позабыл и о супруге Лагарпа, которая изнывала в неизвестности, не имея новостей от мужа. Император направил к ней вестового, а спустя некоторое время навестил ее лично на парижской квартире четы Лагарпов. Свой визит он начал с галантной шутки, напомнившей о частых посещениях Александром квартиры учителя во время пребывания того в Петербурге в 1801–1802 годах. «Вы очень переменились», – заявил царь госпоже Лагарп, и в ответ на ее недоумение продолжил: «Бывало, вы сидели подле воспитанника вашего супруга и дружески с ним разговаривали, а теперь стоите перед ним. Надеюсь, наши прежние отношения не изменились»[371].

Визит царя к жене Лагарпа не остался не замеченным в обществе, о нем даже сообщили газеты Парижа и Лозанны. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что пресса интересовалась Лагарпом, так как царь при каждой возможности выражал комплименты в адрес своего бывшего наставника (и даже называл его «мой второй отец»!), что, конечно, хотя и приносило тому заслуженное удовлетворение, но не переставало смущать швейцарца.

На второй день после приезда Лагарпа в Париж, 10 апреля, когда здесь с особой торжественностью отмечалось светлое Христово воскресенье, Александр I подписал рескрипт о награждении Лагарпа орденом Святого апостола Андрея Первозванного – высшей наградой Российской империи[372]. После церковной службы на огромной площади Согласия, которая совершалась в присутствии многих тысяч человек из всех союзных армий и знаменовала благодарность Богу за наступивший мир, Лагарпа призвали в кабинет царя. Обсудив с ним несколько вопросов, Александр изысканными словами выразил надежду, что поскольку швейцарец сейчас не связан больше государственной службой со своей родиной, он может публично принять знак той признательности, какую Александр к нему питает, и царь дарует ему награду, от которой тот не откажется. Лагарп все же согласился не без сопротивления, сказав, что не хочет вследствие этого высокого отличия становиться «мишенью для зависти», «большим вельможей» и более, чем когда-либо (как объяснял он потом Моно), хотел бы продолжить жить как жил – простым человеком[373].

Одному из русских друзей Лагарп позже писал: «Император для меня гораздо больше сделал, чем был должен. Не только не принес он мне счастья званиями и наградами, коими меня отличил[374] и в коих нимало я не нуждался для того, чтобы его любить и ему полезным быть, но, напротив, сделал меня мишенью для завистников, которые удобных случаев никогда не упускают»[375]. Новость о награждении Лагарпа, действительно, живо обсуждалась в Париже и за его пределами: достаточно сказать, что даже отрекшийся от власти Наполеон решил затронуть эту тему в своем последнем разговоре с представителем союзников, перед тем как отправиться из дворца Фонтенбло на остров Эльбу.

Очевидная всем близость Лагарпа к царю сделала из того ключевую персону, через которую люди пытались получить доступ к Александру I. Это быстро поняли и представители местных либеральных кругов, толпившиеся в приемных в надежде, что царь захочет их выслушать, и даже сама мадам де Сталь, которая столь нелицеприятно высказывалась о вкладе Лагарпа в швейцарскую революцию (имея в виду его вину за вовлечение французских войск), – даже она обратилась к Лагарпу. Бенжамен Констан рассыпался в похвалах в адрес того, кто имел столь сильное влияние на царя. «Именно вас, мсье, – писал он Лагарпу в апреле 1814 года, – мир благодарит за воспитание Его, ваше имя произносят с признательностью каждый раз, когда Его имя упоминают с восхищением, именно вы стоите благородным посредником между Ним и общественным благом, которое без этого могло бы подвергнуться опасности». Благодаря посредничеству Лагарпа, Констан получил возможность проговорить с Александром I почти 5 часов и в самых возвышенных словах выразил затем свое «преклонение» перед «либеральным самодержцем»[376].

Лагарп помог организовать встречу Александра I и со своим давним другом, жившим в окрестностях Парижа, 68-летним Т. Костюшко, который оставался верен мечте о восстановлении независимой Польши и теперь надеялся, что Александр I сможет ее реализовать. Такие идеи вполне совпадали в тот момент с намерениями самого царя провозгласить Царство Польское под своим скипетром. 5 мая в царской карете, в сопровождении флигель-адъютантов, Костюшко привезли ко входу в приемную Александра I, где уже находился Лагарп: «Когда сей генерал из кабинета императора вышел, бросился он в мои объятия со слезами, так сильно его обращение императорское потрясло. Мне поручено было передать ему приглашение приехать в Польшу; но он его отклонил, боясь, что присутствие его не сможет успокоить чересчур пылкие умы, мечтающие о возвращении Польше совершенной независимости и прежней территории»[377].

Помимо политиков, Лагарпа обступали со всех сторон педагоги (такие как Фелисите де Жанлис), разного рода писатели и писательницы, желая передать свои произведения и мысли Александру I. При этом император получил возможность убедиться, как неутомимая, быстрая и точная деятельность Лагарпа по разбору и принятию различных обращений на Высочайшее имя в высшей степени соответствовала культивируемому среди парижской публики образу Александра I как Государя столь же либерального, сколь и доступного. Как объяснял Лагарп своему другу Паулю Устери: «Императора Александра засыпали просьбами всякого рода, а поскольку не было у него здесь министров, кроме канцелярии иностранных дел и военной канцелярии, было бы ему физически невозможно все эти документы просмотреть. Он попросил меня прийти на помощь его чиновникам, и я не мог отказаться»[378].

Честь быть своего рода неформальным секретарем Александра I в Париже, с полномочиями рекомендовать или нет тому определенных персон, «апостилировать» просьбы с проектом ответа на каждую – все это имело и обратную сторону, а именно огромную занятость. И она лишь увеличилась с еще одной ролью, которую Лагарп на себя принял: стать в Париже гидом для двух младших братьев царя, великих князей Николая и Михаила Павловичей. «Господин Лагарп принесет им большую пользу своими знакомствами со всеми достойными образованными людьми», – писал Александр I матери, императрице Марии Федоровне из Парижа 3/15 апреля. За время пребывания в Париже великие князья Николай и Михаил Павловичи посетили многие военные и учебные заведения, в том числе Политехническую школу, Дом инвалидов и др.[379]

Таким образом, день Лагарпа в Париже начинался с того, что он два часа проводил в канцелярии графа Карла Васильевича Нессельроде, где с помощью секретарей разбирал бумаги и выслушивал просителей (при этом получая от них зачастую вместо благодарности лишь упреки в излишней строгости[380]). Затем он ехал или к царю, или к его младшим братьям, которых возил по городу, показывая достопримечательности. Частенько он обедал и ужинал с ними или с императором, но даже если он оказывался в часы обеда дома, то за его столом, кроме супруги, часто присутствовали русские,