Но не слышу ничего.

Снова открываю глаза. Луна опускается за крыши домов. Симон опять начинает расспрашивать меня, но я молча бросаюсь к улице, ведущей на юг, к аббатству. Это не самый прямой маршрут, зато самый быстрый. Вот только каждый поворот на темной улице становится испытанием. К тому времени, когда впереди показывается угол высокой стены, мне кажется, что легкие вот-вот взорвутся. Но я не останавливаюсь, пока не добираюсь до места, где перелазила через стену.

Не успеваю я проползти и метра, как Симон стаскивает меня на землю.

– Что, во имя Света, ты творишь, Кэт? – допытывается он.

Несколько секунд я пытаюсь вырваться из его хватки. А затем вдруг понимаю: раз я слышала мысли Маргерит, значит, она уже мертва. Слишком поздно. Я прижимаюсь к Симону с мучительным осознанием, что еще несколько минут назад нежилась в его объятиях и наслаждалась каждым мгновением, пока где-то умирала моя лучшая подруга.

– Маргерит мертва! – уткнувшись ему в грудь, рыдаю я. – И матушка Агнес!

– Кто? – озадаченно спрашивает он. – Та сестра Света, с которой ты сегодня разговаривала? И настоятельница аббатства? Ты думаешь, убийца напал на них?

Я смотрю на Симона:

– Я знаю это. Прошу, Симон. Поверь мне.

Его ответ звучит так тихо, что даже не видно, как шевелятся губы:

– Нет никого, кому бы я верил больше, чем тебе.

Обхватив его запястье, я отступаю к стене и тяну его за собой.

– Так быстрее всего попасть внутрь.

Я отпускаю его руку и нащупываю углубление между камнями, но замечаю багровое пятно на своей ладони. Кровь? Симон подходит ко мне сзади и накрывает мою руку своей, а я понимаю, что это кровь из царапин на тыльной стороне его ладони.

Но сейчас нет времени думать об этом. Я взбираюсь на стену, отодвигаюсь в сторону, чтобы освободить место для Симона. Дожидаясь его, вытираю руку о штаны. Показываю ему, как перебраться на крышу сарая и спуститься на землю, а затем пробегаю сквозь сад и сворачиваю за угол кухни.

Почему колокола еще не призвали на молитву? В башне часовни виднеется тусклый свет: одна из сестер ждет колокольного звона в святилище, чтобы разбудить всех. Наверное, священнослужитель задержался из-за того, что я столкнулась с ним.

Мощеные дорожки расходятся от фонтана в центре аббатства. Я пробираюсь мимо тихо плещущейся воды на тропинку, уходящую на юг. Лунный свет не проникает в цветочный сад настоятельницы напрямую. Из-за крытого перехода в личные покои матери Агнес и ее помощницы, Маргерит, здание, в котором они расположены, скрывается в тени. Дверь в гостиную оказывается открыта, и уже этого было бы достаточно, чтобы понять, что что-то не так. Даже не пробирай меня дурное предчувствие до мозга костей.

Симон осторожно прижимает руку к моей спине, как бы говоря: «Я здесь, я с тобой».

– Дверь должна быть заперта, – шепчу я.

– Какая?

Трудно сказать, не видит он ее или просто не знает, куда смотреть. Приподнявшись с корточек, я бегу по вымощенной дорожке, затем – по газону, на котором сотни ног уже вытоптали тропинку. Добравшись до двери, застываю, когда в нос ударяет запах крови, который чувствуется даже без способностей селенаэ. Ладонь взмывает в воздух, чтобы прикрыть рот и нос, заглушить запах и рыдания, которые рвутся из груди.

Ставни закрыты, внутри кромешная тьма. Наклонившись и вытянув руку, чтобы нащупать мебель, я делаю несколько осторожных шажков вперед и натыкаюсь на что-то мягкое и слишком маленькое, чтобы оказаться телом Маргерит. Опускаюсь на колени, шарю по телу, пока пальцы не погружаются в теплую жидкость.

– Я всегда знала, что этот день настанет, – печально говорит мать Агнес.

– Что? – рыдая, спрашиваю я, не веря, что слышу ее. – Матушка, это Катрин! С вами все в порядке? Куда вас ранили?

«Я всегда знала, что этот день настанет», – повторяет она, и я понимаю, что ее голос звучит у меня в голове.

И, судя по тому, что мне удалось нащупать, она, без сомнений, мертва.

Но я все же прижимаю пальцы к ее шее, чтобы нащупать пульс, а затем – опускаю руку на ее грудь и натыкаюсь на прядь волос. Уверена, она принадлежит Эмелин.

Силуэт Симона заполняет проем. Его темная фигура не сильно выделяется на фоне ночи.

– Кэт, где ты? – зовет он. – Куда ушла?

Я тянусь к шнурку, опоясывающему талию матери Агнес, и нащупываю связку ключей.

– Ворота все еще заперты! Возможно, убийца до сих пор в аббатстве.

Силуэт Симона сразу же исчезает.

И внезапно я оказываюсь одна в темноте. А что, если убийца не вышел из комнаты?

Но, насколько ужасной ни казалась бы эта мысль, через секунду ее сменяет более важная: где Маргерит?

Я опускаюсь на колени и оглядываюсь по сторонам, хотя не вижу.

– Марга? – Я, не задумываясь, называю ее детское прозвище. – Марга, где ты?

«Я знала, знала, знала, что этот день настанет», – повторяет мать Агнес. Ее кровь продолжает говорить со мной, поэтому я вытираю руки об ее одежду, пока голос не стихает до шепота.

– Марга, прошу! – Слезы текут по моему лицу, пока я ползаю по комнате. Я понимаю, что она меня не слышит, но не могу остановиться. – Марга, это я, Кэт! Прошу! Марга!

Из часовни доносится колокольный звон, но в нем слышится не ласковый призыв к молитве, а громкий и настойчивый перезвон тревоги. Симон, наверное, до смерти напугал сестру, которая сегодня за звонаря.

А я все еще не могу найти Маргерит. Какая польза от того, чтобы видеть и слышать лучше при лунном свете, когда луны нет?

И внезапно меня осеняет. Я слышала Маргерит потому, что она была в луче лунного света. Она где-то снаружи.

Я вскакиваю на ноги и бегу к двери, но по дороге запинаюсь о ножку кресла и едва не вываливаюсь наружу. Колокольный звон эхом отражается от стен, и кажется, словно звонят два разных колокола. Вдалеке слышны голоса сестер. Почти все, наверное, уже проснулись – по привычке. Луну едва видно за деревьями, ее лучи не дотягиваются сюда, но после темной гостиной на улице кажется довольно светло.

Примерно в двадцати шагах от меня я замечаю бесформенную кучу шерстяной ткани, из-под которой торчат две босые ноги. Эта картина напоминает мне о той ночи, когда я нашла Перрету, отчего к горлу подкатывает тошнота. Маргерит лежит на боку на траве, куда приползла – или ее притащили – с крытого перехода. Вскрикнув, я бросаюсь к ней и переворачиваю на спину.

Ее глаза на месте, но на