– Катрин?

Я медленно поворачиваюсь к нему. От боли в его глазах кажется, будто кто-то вонзил кинжал в мое и без того разбитое сердце. Реми подходит и кладет руку мне на поясницу.

– Меня тоже там не было, – хрипло признаюсь я.

Это правда, даже если и звучит как ложь. Но Симона не провести.

– Кэт, – тихо говорит он. – Что ты недоговариваешь?

Я сжимаю губы, не желая губить двух самых важных для меня людей.

А Реми не выдерживает и нарушает молчание.

– Его украла Перрета, – говорит он.

Единственное, что меня утешает, – му́ка в его голосе.

– Она пришла к магистру Томасу в ночь своей смерти, и они поссорились. Тогда Перрета схватила молоток, разбила модель святилища, а затем ушла, забрав инструмент с собой. – Реми останавливается, чтобы вздохнуть, а затем продолжает: – По крайней мере, мне так сказали.

Симон не сводит с меня взгляда.

– Понятно. – С молотка, который он сжимает в руке, капает на пол вода с кровью, тут же просачиваясь между камней. – Ты знала об этом, Кэт?

Я киваю, всей душой желая возненавидеть Реми и в то же время мысленно благодаря его за то, что он оказался достаточно сильным, чтобы сказать правду, когда я не смогла.

– С самого начала? – допытывается Симон. – С убийства Перреты?

– Да, – выдавливаю из себя я.

– Ты знала, что я не могу понять, чем орудовал убийца, но… так и не рассказала мне?

Я так боюсь, что он перебьет меня, поэтому выпаливаю в спешке:

– Только потому, что это увело бы тебя по ложному следу. Магистр Томас не убивал.

– Неужели ты так мало веришь в мои способности, раз считаешь, что я не смог бы сам понять это? – взрывается Симон. Он опускает молоток и подходит ко мне. – Раз считаешь, что мне бы не хватило ума организовать наблюдение за его домом, чтобы снять в него все подозрения после следующего убийства?

Когда он приближается ко мне, Реми сильнее давит мне на поясницу, чтобы поддержать… или не дать покинуть гостиную. Симон останавливается в шаге от нас и сердито смотрит на меня сверху вниз.

– Неужели ты не понимаешь, что, утаив сведения, фактически соврала мне?

Слезы, которые я так отчаянно сдерживала, текут по щекам.

– Симон, прости. Я не знала тебя. Не знала, что могу тебе доверять.

С презрительной ухмылкой он отступает назад:

– Прибереги свои извинения для мертвых.

– Кэт не желала им смерти, и ты это знаешь, – защищает меня Реми. – Не будь так строг с ней.

Симон приподнимает бровь:

– Советую вам держать свои мысли при себе, Ремон Лафонтен. Вам обоим повезло, что я не упеку вас в тюрьму.

Он поворачивается и направляется к двери, где уже собралось несколько сестер. Одна из них держит несколько льняных полотенец. Симон просит одно и оборачивает ткань вокруг залитого кровью молотка. А затем кивает, демонстрируя свои благодарность и сочувствие:

– Мне очень жаль.

Вбивая широкие шаги в землю, он удаляется прочь вместе с завернутым молотком под мышкой. Реми слегка подталкивает меня к двери, но я не хочу уходить, не попрощавшись с матерью Агнес. Упав на колени, я обнимаю ее тело.

– Простите, матушка, – говорю я, словно она может меня услышать. – За все разы, когда разочаровывала вас или заставляла волноваться.

Слезы дождем заливают простыню, когда я вытаскиваю руку настоятельницы из-под простыни, прижимаю к своей щеке и целую уже охладевшие пальцы.

– Знаю, вы любили меня. И очень надеюсь, что вы знали: я тоже любила вас.

Реми осторожно убирает руку матушки под простыню и кладет ей на грудь.

– Нам нужно идти, Кэт. Прямо сейчас.

Он помогает мне подняться на ноги, практически выносит меня за дверь мимо сестер, а затем тянет по проходу к воротам. Когда мы оказываемся на улице и сталкиваемся с толпой зевак, привлеченных суматохой, мой разум цепенеет. Несколько селенаэ стоят с внутренней стороны у одного из входов в свой квартал, оплетенного лозами лунного цветка. Граф Монкюир и Ламберт уже здесь, разговаривают с магистром Томасом. Увидев нас, архитектор быстро подходит ко мне и обнимает за плечи.

– Маргерит очнулась несколько минут назад, но затем вновь провалилась в беспамятство, – шепчет он мне на ухо. – Они скажут нам, если что-то изменится. И я договорился привести тебя завтра днем. – Архитектор гладит меня по мокрой щеке. – Все будет хорошо.

Нет. Не будет. Симон подходит к своему дяде и начинает что-то тихо говорить ему. Я напрягаю слух, чтобы расслышать его слова.

– …Уверен, это нападение и убийство связаны с теми, что я уже расследую, – говорит он.

Градоначальник дергает себя за усы:

– У меня складывается впечатление, что ты не справляешься с поисками этого человека.

Симон сжимает руку в кулак, но на лице не дергается ни один мускул.

– Если бы вы не запретили мне продолжать расследование две недели назад, уверяю вас, я бы подобрался намного ближе к тому, чтобы остановить убийцу.

Это заявление не нравится графу, но он все же взмахивает рукой:

– Хорошо, но мой сын продолжит помогать вам, чтобы держать меня в курсе ваших успехов. – Он поднимает свои кустистые брови и жестом приглашает Ламберта подойти к ним. – Надеюсь, больше никаких недоразумений не возникнет.

Ламберт останавливается рядом с ними, а на его лице явно видно смущение.

– Готов исполнить ваш приказ, сэр.

В этот момент я осознаю, что произойдет дальше, и тяну магистра за мантию.

– Нам нужно уходить, – шепчу я, но он качает головой, поглощенный происходящим, как и все остальные.

– У вас есть какие-нибудь подозреваемые, венатре? – покровительственно спрашивает граф.

– Магистр, прошу, – шиплю я. – Нам нужно уходить.

– Есть, ваша светлость, – отвечает Симон спокойным и безэмоциональным голосом, как в первый раз, когда я его увидела, и поворачивается к нам.

Ранимый юноша, который всего час назад шептал, как сильно я ему нужна, чтобы оставаться в здравом уме, исчез. А на его месте появился венатре с ужасающей ответственностью.

– Магистр Томас из Искано, можете ли вы сказать нам, где были сегодня вечером и кто может это подтвердить?

Люди, шепчущиеся вокруг нас, замолкают.

«Скажите что-нибудь, – умоляю я архитектора взглядом. – Скажите, где и с кем вы находились. Докажите свою невиновность».

Но магистр Томас смотрит не на венатре. Я прослеживаю его взгляд – и натыкаюсь на фигуру, стоящую за спиной Симона в тени узкой улочки, стены которой увиты синими и фиолетовыми цветами. Даже при свете факелов, фонарей и свечей я безошибочно узнаю покрытое шрамами лицо и подведенные