Шрифт:
Закладка:
Перед началом нашей беседы я специально положил на стол стопку глянцевых черно-белых фотографий размером 8х10 см. На них крупным планом были изображены трупы шестидесяти пяти северовьетнамских пехотинцев, погибших 11-го мая в бою у общины Аннинь. На одной из фотографий были запечатлены наши ликующие ополченцы, позирующие с захваченным оружием и снаряжением разгромленного северовьетнамского подразделения. Лань взял фотографии и стал их листать. Я осторожно пояснил.
— Это тела бойцов роты C1, уничтоженной нашими войсками две недели назад. Ты был в роте C3, но многих из них ты должен узнать, так как они почти все из провинции Хатинь. Спаслись только командир роты, его политрук и минометчики. Остальные были убиты, пока ждали приказа об отходе, который так и не поступил, потому что их командир сбежал.
Пока я говорил, Лань перелистывал фотографии, каждая из которых была мрачнее другой. Когда он посмотрел на фотографию последнего трупа с пустыми глазами, то тяжело сглотнул, потеряв дар речи. Я передал ему бумагу, которую извлек из кармана рубашки.
— Теперь прочти вот этот документ. Это донесение о результатах боя, который северовьетнамский командир отправил своему начальству.
Донесение попало к нам в руки накануне. В нем рассказывалось о «великой победе» роты C1, которая «полностью захватила» сторожевой пост Аннинь, «уничтожив двадцать девять солдат марионеточных войск». Северовьетнамский командир, по понятным причинам, решил скрыть катастрофу, постигшую одну из его рот.
Когда Лань закончил читать документ, я протянул ему пачку жутких фотографий.
— Вот что произошло в тот день в общине Аннинь. Я никогда не лгал тебе, и сейчас не буду. Мы уже убили более пятисот человек из тех, кто перешел с тобой через реку две недели назад. Все они погибли, сражаясь за дело, которое, как ты знаешь, было представлено им в совершенно ложном свете. За это же время было принесено в жертву более ста наших собственных солдат. Все это — трагическая и напрасная трата жизней, и твои товарищи погибли ради лжи. Если мы хотим остановить это, то нужно показать ханойским лидерам, что они не могут добиться победы под дулами оружия. Они чуть не убили тебя своей ложью о бедном, угнетенном южновьетнамском народе, и теперь ты должны сам решить, как тебе реагировать на то, что тобой манипулировали. Если ты хочешь положить конец бессмысленным убийствам, то должен приложить все усилия, чтобы добиться поражения наступления Нгуен Хюэ. Это единственный язык, который понимает Ханой. Я знаю, что тебе трудно, но ты должен доверять мне и капитану Сангу. Мы сможем обеспечить тебе свободу только в том случае, если ты будешь сотрудничать, в противном случае мы будем вынуждены вернуть тебя в органы, занимающиеся военнопленными. Для нас это будет очень тяжело, но, возможно, иного выбора у нас не будет. Все зависит только от тебя. Мы боимся, что ты можешь стать участником обмена военнопленными и во второй раз оказаться с автоматом АК-47 на тропе Хо Ши Мина.
Высказав, наконец, свое долгожданное обращение, я оставил потрясенного и растерянного Ланя в одиночестве до конца дня обдумывать свое решение. В кабинете Санга я рассказал ему о состоянии нашего проекта. Капитан вызвался навестить Ланя во второй половине дня, чтобы вовремя дать толчок в нужном направлении. С момента захвата Ланя прошло почти две недели, и бóльшая часть двух полков вторгшихся северовьетнамцев уже отступила за реку. Для того чтобы он мог оказать хоть какую-то помощь в определении мест расположения их тыловых баз, нам необходимо было заручиться его полным сотрудничеством.
Вечером Лань принял решение. Когда мы сидели на диване в гостиной, он неожиданно начал эмоционально выражать свои чувства по отношению ко мне и другим американцам и вьетнамцам, которых он встретил после своего пленения. Он был глубоко благодарен мне и Сангу за то, что они позаботились о нем в трудную минуту, и он никогда не забудет доброты, которую проявили к нему все мы с момента его пленения. Лань признал, что ханойское правительство его обмануло и использовало. Он тщательно обдумал все, что я ему рассказал, и решил, что больше не обязан хранить верность коммунистам. Но это не значит, поспешил добавить пленный, что он не любит свою страну. Люди на севере были в основном порядочными, трудолюбивыми рабочими и крестьянами, с которыми ему все же было легче общаться, чем с жителями юга. Поэтому он хотел помочь в восстановлении мира. Ведь только в условиях мира, рассуждал Лань, он сможет вернуться к своей семье на север.
Вьетнамец признался, что готов работать с нами, но у него есть одна существенная оговорка. Он хотел, чтобы мы с Сангом поняли, что его свобода ничего не будет значить для него, если он снова будет вынужден носить винтовку.
— Дайви, — объяснил он, — я никогда больше не хочу носить оружие, будь то М-16 или АК-47. Я боюсь, что, когда ты вернешься в Америку, меня призовет в армию сайгонское правительство.
Зная, что его опасения вполне обоснованны, я не стал обещать ему освобождение от призыва. Дело было не только в том, что это было не в моих силах, — я сильно сомневался, что даже руководитель провинции мог дать такие гарантии. Вместо этого я опять выразил ему свою убежденность в том, что если мы сможем дать северовьетнамцам решительный военный отпор, то наиболее вероятным результатом будет прекращение огня, после чего, надеюсь, никому из вьетнамцев не придется брать в руки оружие. К моему облегчению, этот ответ, похоже, удовлетворил его.
Лань глубоко вздохнул и начал говорить. И в течение следующих двух часов я познакомился с настоящим До Ван Ланем.
Начнем с того, что солдат Лань на самом деле был сержантом Ланем, служившим в разведывательной роте 271-го отдельного полка. Ему было не девятнадцать, а двадцать два года, и в армии он служил уже три года. Перед тем как попасть в 271-й полк, он прошел обучение инженерной разведке в элитном учебном центре к северо-западу от Ханоя. С ноября 1971 по февраль 1972 года Лань осуществлял проникновение на юг вместе со своей частью, но за время пути
