Шрифт:
Закладка:
Поезд промчался мимо, увозя с собой красавицу со светлыми волосами. С волосами… И вместе с ней сотни других существ из несуществующего больше мира, несовместимость которых с этими местами не укладывалась в голове и в то же время пронизывала душу насквозь.
– Чего встали? Пошли! – прикрикнула анвайзерка.
Команды вновь двинулись вперед.
Солнце было уже полностью в своих правах, оно постепенно превращало стылую грязь в вязкую жижу, которую добротно вымешивали тысячи ног. Ревекка чувствовала, как холодная грязная вода затекала в колодки, тряпки прилипли к ступням. Работать еще не начинали, а голод уже терзал и закручивал кишки в узлы. Через несколько километров команды начали раскидывать по разным секторам. Ревекка с завистью смотрела на тех, кого погнали в поля. Там каждый получал свою делянку, которую необходимо было перекопать. Зачем? Ведь вот-вот наступят заморозки, для чего надо было взрыхлять полевую землю сейчас? Но Ревекка давно привыкла, что бóльшая часть работы в этом месте была совершенно бесполезна. Все здесь имело лишь одну цель – создать условия, в которых полягут как можно больше номеров. Ревекка скользнула взглядом по числу, выбитому на руке, – ее номер. Неаккуратные цифры уже побледнели, были уже не такие четкие, как в первые месяцы. Но исчезнуть навсегда этому числу было уже не суждено – это Ревекка знала наверняка. Вытатуированное клеймо проникло под ее кожу до конца жизни, как бы она ни скребла его. Теперь уж только вместе с рукой…
Заключенные, которых погнали в поле, кинулись получать инструмент. Самые удачливые урвали лопаты, остальным достались кирки. «Земля уже твердая, не застывшая, как камень, но все же, и кирка будет входить с трудом, с лопатой, конечно, попроще будет», – думала Ревекка, просто чтобы хоть о чем-то думать. А может, дело было вовсе и не в земле, а в обессиленных руках узниц, с трудом удерживающих ледяное древко голыми посиневшими пальцами, и ногах, сил которым едва хватало, чтобы держать тело, не говоря уже о работах. Но копать – это еще ничего. Главное, не на щебень. Раньше только мужчин заставляли, а теперь и женские команды начали отправлять. И для мужчин это пытка, а для женщин – верная смерть. Ни одна не способна была выдержать это на протяжении долгого времени. Ревекка уже дважды попадала в команду, работавшую на погрузке щебня.
– Вздрогнули, суки? Дышите спокойно, сегодня щебня не будет и на рытье канав не пойдете, – засмеялась Хильда, их капо.
Ревекка почувствовала облегчение, но лишь на секунду. Капо тут же добавила с издевкой:
– Сегодня вам работка потяжелее, ленивые свиньи! Пойдете на кирпич.
Ничего не поменялось в лице Ревекки. И внутри ничего не оборвалось. Только злость появилась. Злилась… на себя. Как она могла хоть на секунду впустить в себя эту глупую надежду. Надежда – роскошь, блажь. Лишнее в лагере. «Оставь ее, всяк сюда входящий», – вот что надо было выбить на главных воротах лагеря, а не чушь насчет труда.
Наконец и они дошли до своего места работы. На тупиковой ветке стоял товарняк, груженный кирпичом. Нужно было разгрузить и перенести весь кирпич под навес, который накануне соорудила другая команда.
– Разобрались по десять на вагон на разгрузку, остальные – в очередь за тачками!
Ревекка судорожно соображала: если встать за тачку, то будет почти минутка на передышку, когда ее нагружать будут, да и тащить не на себе, главное, чтоб колесо было в порядке. С другой стороны, на разгрузке вагона встанут в цепь и будут по одному кирпичу передавать, главное, споро и не терять ритм, а тачку еще неизвестно как нагрузят. Но там минутка отдыха, а глядишь, и полторы получится… А тут по одному кирпичу…
– Чего встала? Живо за тачкой! – от сильного удара в спину Ревекка полетела наземь.
Вскочив и не оборачиваясь, она бросилась за тачкой. Что ж, вновь решили за нее. Ревекка поискала взглядом Касю и увидела, что ту определили на разгрузку вагона.
Тачка, которая досталась Ревекке, была с погнутым колесом, но ехала исправно. На бортах застыл толстый слой цемента, от чего она была тяжелее, но, с другой стороны, и кирпича меньше поместится. Такие мелочи, на которые в том другом, не существующем больше мире и внимания никто не обращает, лагерным умом подмечались быстро. Ревекка подкатила тачку к ближайшему вагону, где уже в ожидании стояли другие заключенные. Женщины на разгрузке торопливо передавали кирпичи, наполняя первую тачку.
– Куда наяриваешь? – зашипела девушка, чью тачку грузили. – Будет тебе!
И она ухватилась за ручки и покатила тачку, не давая бросить туда очередной кирпич. На ее счастье, капо смотрела в другую сторону.
– Медленнее, медленнее! Не усердствуй! – шипела уже другая, пытаясь выгадать лишние секунды отдыха.
– А ты мне тут не указывай, тоже мне нашлась оберка[69], – в ответ зло рявкнула полька на разгрузке, которой необходимо было не только оборачиваться и передавать, как остальным, а еще нагибаться и укладывать кирпич в тачку, да так, чтобы не разбить его.
– Лишнюю пайку захотела выслужить? Правильно, пособляй фрицам, покажи, как хлопочешь на работах.
– Пшла давай, жидовка поганая, без тебя тошно, – отмахнулась полька.
Ревекка подкатила тачку. Начала считать про себя. На сороковом кирпиче она ухватилась за ручки и покатила. Полька, не ожидавшая такого маневра, бросила очередной кирпич мимо. Ревекка услышала ругательства за спиной, но не обращала на них внимания. Теперь все ее сознание было сосредоточено на трясущейся тачке – груженная под завязку, на гнутом колесе, она опасно кренилась из стороны в сторону. Ревекка напрягалась изо всех сил, чтобы не дать ей перевернуться. Руки были напряжены до предела. Слабые ноги с трудом делали один шаг за другим, один за другим… Она толкала изо всех сил, а ненавистный навес, под которым разгружали тачки, словно издевался и отступал дальше. Закусив губу, Ревекка продолжала толкать. Это была только первая тачка, а она уже надрывалась из последней мочи. В голове гудел и голосил набат, заглушивший яростные крики капо, перед глазами поплыли темные круги, застилавшие дорогу. Ноги тряслись и подламывались, а руки сами стали как кирпич, лежавший в тележке, – каменные, забитые, бесчувственные. А спина… спины, казалось, больше не было. Что-то изломанное, едва разгибающееся осталось на ее месте. Ревекка толкала, но оставалась на месте – трясущиеся ноги едва перемещались в пространстве. Она смотрела в одну точку перед собой, словно цеплялась за нее взглядом. Знала: если оторвется от нее, тут же, потеряв равновесие, рухнет. Во время очередного рывка, словно тягловая лошадь, она с силой закусила губу вместо удил и прокусила, даже не сразу осознав. Лишь ощутив вкус крови во рту, Ревекка расцепила зубы, но усилий не сбавила – знала, что иначе тут же получит палкой по хребту от капо или анвайзерки.
– Тащи резвее, дрянь, или прикончу на месте!
Какая-то девушка получила удар хлыстом по плечу.
Ревекка не видела ее, но слышала стон несчастной. Останавливаться было нельзя. Нечеловеческое истощение здесь не являлось достаточным основанием даже для минутной передышки. «Тащи, Бекки, тащи, лошадка. Закуси губу и тащи, иначе побьют», – шепчет себе под нос Ревекка. Позвоночник – дугой на излом, сядь на него хоть одна муха и – переломится к черту. В руках были уже не жилы, а натянутые струны, которые нерадивый настройщик перетянул так, что они готовы были вот-вот лопнуть.
Наконец Ревекка дотолкала тачку до навеса, где ее вмиг разгрузили. Слишком быстро, она едва успела перевести дух.
– Ну, чего встала?! Пошла!
Сквозь туманный морок, окутавший сознание, до Ревекки не сразу дошло, что это ей кричали. Но, даже поняв это, она не нашла сил хотя бы моргнуть, не то что двинуться. Так и стояла с остекленевшим взглядом и опущенными руками, эмоционально разоренная, опустошенная. Едва дышала, потому что на дыхание тоже нужны были силы, а их не было.
– Кому говорят, пошла! Не задерживай! Или в штрафную захотела? Думаешь, хуже не бывает? Вот отправят чистить пруды в Харменже, так поймешь!
И очередной резкий
