Шрифт:
Закладка:
Я смял листы и спрятал их во внутренний карман. Надо будет непременно сжечь. С горечью я вспомнил, как мы потешались в Дахау над поляками, выступившими против нас в тридцать девятом с винтовками прошлой войны. Что ж, история умеет элегантно закольцевать, как говорили мы, радуясь тогда, что поставили французов на колени в старом вагоне Фоша, в котором когда-то они сделали то же самое с нами. Черт подери, одно и то же, от войны к войне, вот уж действительно…
– Поздравляю с отъездом, гауптштурмфюрер.
Смешливый голос доктора вырвал меня из размышлений. Я с рассеянной улыбкой кивнул.
– Благодарю, Габриэль, откровенно говоря, засиделся я у вас.
– Вижу, вы искренне рады своему возвращению?
Я и не думал отпираться.
– Буду честен, мне будет вас недоставать, – проговорил доктор, помолчав. – Нечасто тут встретишь собеседника, готового терпеть мои соображения.
Я усмехнулся:
– Вы не оставили мне выбора.
Вдалеке за его спиной открылись ворота, с полей потекли обратно рабочие команды. С этого расстояния сложно было определить, женские или мужские. Я видел тонкие изломанные силуэты, настолько тонкие, что они с легкостью растворялись в лучах заходящего солнца. Тени медленно волочились за их иссохшими телами по пыльной лагерной дороге. Казалось, что пыль, неторопливо оседающая в лучах, была полновеснее и разнообразнее этих серых фигур. В очередной раз я поразился, насколько все они становились безликими, теряя волосы и личную одежду, одинаково уродливые, одинаково одинаковые, словно оттиски один другого, проставленные кем-то в рассеянности.
Под рваные звуки бравурного марша, который играл лагерный оркестр, команды привычно шли одна за другой ровными пятерками. Вдоль их пути сидели доходяги, подпиравшие дугообразными спинами проволочные ограждения. Их накануне выкинули из рабочих команд по причине полной бесполезности. После утренней поверки им раздали лопаты, чтобы они хотя бы копали стоки для дождевой воды вдоль дорог, но после нескольких попыток вогнать лопаты в землю, они даже не пытались выполнить приказ, прекрасно понимая, что в любом случае жить им до ближайшей селекции. Многие были в обмороке, очевидно, избитые капо за бессилие. Те, которые оставались еще в сознании, пустым взглядом провожали тысячи ног в деревянных колодках, плетущихся мимо них.
Через пост мужские колонны шли ровно, в ногу, держа руки по швам. Женские сбивались, путались в длинных истрепанных полосатых халатах. По сути, только эти халаты и отличали их от мужских. Больше ничего.
Мужские колонны начали выстраиваться на аппеле. Узники устало смотрели на ворота, ожидая, когда появится последняя команда и начнется поверка. Наконец последняя колонна встала на свое место и капо начали пересчитывать своих. Сегодня справились быстро, счет сошелся у всех. Капо отчитались перед рапортфюрером, тот – перед начальником лагерной охраны.
– Разойтись!
Ровные колонны узников тут же рассыпались, аппель снова превратился в людской муравейник с хаотично снующими насекомыми. Серые пергаментные чучела людей, прикрытые полосатым тряпьем, побрели к своим баракам, к которым помощники штубовых[64] и блоковых уже тащили огромные чаны с супом. В лагере потянуло прокисшей брюквой.
Женские команды продолжали прибывать, их вели за собой десятницы[65], сзади подгоняли часовые с собаками. В конце концов и они выстроились. К удивлению, в их секторе поверка тоже завершилась довольно быстро, и они начали расходиться. Возле одного из бараков блоковая уже раздавала еду, резво зачерпывая из чана похлебку. После каждого зачерпывания за половником тянулся липкий слизистый осадок, капающий обратно в чан. Голодные глаза из очереди с жадностью следили за этими слизистыми подтеками – единственным, что придавало хоть какую-то густоту супу. Одна из заключенных, когда пришла ее очередь, попыталась рукой подхватить пару капель этой слизи. Блоковая среагировала мгновенно – размахнувшись, со всего маху ударила черпаком по длинным тонким пальцам. От неожиданности узница уронила миску. Похлебка мгновенно впиталась в землю.
– Куда тянешься, дрянь поганая?! Я тебе покажу, как совать свои грязные пальцы в кастрюлю! Пошла прочь, сука!
Заключенная и не думала спорить, она была занята другим. Опустившись на четвереньки, она подхватила с земли пустую миску и начала с жадностью вылизывать ее… Затем кинулась на землю и припала ртом к тому месту, куда впитался суп.
Я отвел взгляд.
– Пошла-пошла, гадина, – продолжала приговаривать ей вслед блоковая, грозя черпаком, – я тебя запомнила, завтра последняя получишь жратву. Что-то никто из вас, верующих, тут свой сучий пост не соблюдает. Давно пора урезать еврейские пайки.
– Блоковая – тоже заключенная, – негромко проговорил Габриэль, будто я сам не понимал этого: черный винкель, полька.
– Как все это… – он замолчал с каким-то протяжным вымученным вздохом.
– Странно?
– Нелепо. Пожалуй, что нелепо.
Одна из собак никак не могла уняться и непрерывно рычала, порываясь дотянуться до одной из заключенных, идущих впереди. Желая развлечься, часовой то ослаблял поводок, позволяя собаке практически достать до ног узницы, то опять натягивал, когда от дымящейся пасти до тощей щиколотки оставались считаные дюймы. Очевидно, пес учуял ее страх, именно поэтому из всей команды выбрал ее. Девушка пугливо поджималась, но не оборачивалась, торопясь к своему бараку. Было в ее походке что-то неуловимо знакомое, что-то такое, от чего внутри у меня все в ужасе застыло. Что-то такое, что хотелось увидеть не здесь, но как можно дальше от этого места. Очень далеко. И очень давно.
Наконец, не выдержав, узница все-таки оглянулась и бросила тревожный взгляд на собаку… Мне вдруг стало плохо. Как будто кто-то со всего маху ударил меня тяжелым молотом под дых. Я не мог сделать ни единого вдоха. Все нутро одеревенело, застыло, кровь перестала бежать по венам, сердце остановилось, потом еще раз дернулось и рухнуло в бездонную пропасть, которая распахнулась у меня под ногами. Я почувствовал отравляющую липкость на языке, хотел им пошевелить, но не мог. Из горла вырвался какой-то хрип, но никто не обратил на меня внимания: он был совершенно беззвучный. Я перестал чувствовать ноги. Как тряпичная кукла, я сложился и сполз на землю. Я видел, как ко мне уже неслось несколько пар до блеска начищенных сапог. Их блеск слепил, и я закрыл глаза, окончательно перестав ощущать себя.
Ветер волновал высокие кроны деревьев. Листья тревожно шелестели, то протяжно, то одурело, словно хотели сорваться все до единого и унестись прочь. Резко потемнело. Я смотрел, как порыв ветра волок по дорожке белый кружевной зонтик. Мелкие декоративные кисточки на нем уже потемнели и набухли от пыли. Он несся мне под ноги. Я нагнулся и торопливо подхватил его. Затем посмотрел вглубь парка. Оттуда должна была показаться хозяйка зонтика. Должна была! Иначе смерть. Я вглядывался вдаль, но хрупкая фигурка в светлом платье не появлялась. Вместо нее выскочил спаниель и отчаянно залаял на меня. Становилось темнее, тучи окончательно заволокли небо, и вдруг оно пролилось плотным дождем. Крупные серые капли слепили, но я не закрывал глаза, утирал их и вглядывался в глубину парка, откуда ветер принес зонтик. Но там по-прежнему никого не было. Ярко всполохнула молния, и в ее отблеске я увидел мокрую стену купальни. Может, она там? Молния сверкнула еще раз – и купальня исчезла. Исчезли деревья, кусты, собака, весь парк. Больше не было ничего. Пустота. Я стоял один посреди тягучей пустоты и сжимал кружевной зонтик. Я ощущал лишь ветер и песок, который вихрился вокруг меня. Он залепил мне глаза и нос. Першило. Мне стало трудно дышать, раздирало горло. Господи, если ты есть, не дай мне задохнуться, не дай! Мне нужен воздух.
Я открыл глаза. Взгляд уткнулся в черные сапоги, обступившие меня. Я боялся даже попытаться понять, что
