все та же почтовая служащая, но сегодня она не казалась безмятежно спокойной и дружелюбной, как в прошлый раз. На самом деле она была полной противоположностью себя прошлой: когда я вошла, прозвенев колокольчиком над входной дверью, она чуть не выпрыгнула из-за рабочей стойки, поскольку находилась в сильном возбуждении. Увидев меня, она на секунду расстроилась, но в следующее мгновение с прежним энтузиазмом замахала руками, чтобы я подошла ближе.

– Вы уже знаете? Что там произошло? Как это произошло?

Решив, что речь о найденной Хоуп, я немного засмущалась, но, признаюсь, была рада, что весть о моем выдающемся, пусть и случайном, поступке понеслась по деревне. Все же лучше так, чем если бы меня считали похитительницей маленьких детей.

– Знаете, все произошло довольно случайно. Наверное, мне просто посчастливилось. Или Хоуп повезло.

Лицо сотрудницы вытягивалось с каждым моим словом.

– Простите, но о чем вы говорите? – спросила она.

– О Хоуп Джентли, которую вчера нашли.

– А! – отмахнулась моя собеседница. – Это уже вчерашние новости. Так вы, получается, еще не в курсе?

От возможности поведать даже незнакомке и вообще постороннему этой деревне человеку о чем-то сенсационном у нее дергался кончик носа. Я непонимающе развела руками.

– Отец Мид! – торжествующе провозгласила она.

– Что – отец Мид? – пробормотала я удивленно, поскольку это имя ожидала услышать меньше всего.

– Покончил с собой! – воскликнула она и тут же осеклась: – Нет, конечно, радоваться тут нечему, но можете себе представить? Можете? Прямо в церкви! Что происходит в нашей деревне, настоящее светопреставление!

Она казалась одновременно и напуганной, и радостной какой-то истеричной радостью.

Меня же новость эта ошарашила. Казалось, что в Холмсли Вейл открыли ящик Пандоры, и каждый день он несет какое-то новое несчастье. Как только мне начало казаться, что я приближаюсь к разгадке, случилось самоубийство человека, которого я даже не принимала в расчет в своих детективных измышлениях.

Конечно, сложно было считать, что самоубийство деда жертвы недавнего убийства – простое совпадение. Но его поступок настолько не вязался с его сдержанностью, собранностью, а главное, с его саном, что я не знала что и думать. На секунду всплыла подслушанная в церкви сцена с Глорией. «Я все решу» – так он, кажется, сказал. Вот и решил, на том же самом месте. Это и было его ответом на все вопросы? А может, это не самоубийство? Может, призрак Джинни Харди переключился с детей на стариков?

Мысли проносились в голове со скоростью молний, я на несколько секунд отключилась и не слышала, как моя собеседница без умолку щебетала, возбужденная случившимся.

На негнущихся ногах я вышла на улицу, так и не отправив сообщение Джей Си. Кажется, впервые за все время я увидела водонапорную башню с обратной стороны при свете дня. Именно отсюда я забегала вместе с полицейскими, чтобы через несколько минут вытолкнуть тело младшего Мида из окна. А теперь его дед покончил с собой. И смутное щемящее чувство внутри меня говорило, что где-то на долю процента в этом могла быть моя вина.

Хотя башня была окрашена с тыльной стороны так же, как и с лицевой, эта ее сторона показывала строение каким-то неряшливым, неприглядным, как простенькое лицо без макияжа, когда вы привыкли к парадному виду. Мне в этом почудилась своеобразная ирония: весь Холмсли Вейл был похож на свою главную достопримечательность. Пряничные домики, жареные каштаны, красивые занавески на окнах, за которыми таилась безграничная ненависть, стремление не просто насолить ближнему, а украсть ребенка, отнять жизнь самым жестоким способом.

Не знаю, почему, дойдя до конца дорожки, я решила зайти в башню. Это ощущение походило на ощущение проникновения в соседский сад, в котором тебя уже ловили с поличным, но на этот раз риска в том, что поймают, не было никакого.

Внутри пахло сырой землей, мокрыми листьями и застарелой мочой. В тот вечер после Хэллоуина я не успела все это почувствовать и запомнить. Сверху на ступени падало немного света, но достаточно, чтобы подняться, не доставая фонарик.

Входная дверь в верхушку башни оставалась приоткрытой, словно никого не заботило, что несколько дней назад здесь нашли труп. Большое место на полу было расчищено от грязи и листьев – видимо, именно сюда вытащили тело Гарольда. Этот пятачок был настолько светел, что все остальное пространство казалось еще более грязным.

Я отвернулась от него к небольшим фрагментам стен между широкими окнами. Они были традиционно расписаны ручками и карандашами тех, кто приходил сюда скрасить свой день, вечер или ночь: признания в любви, проклятия бывшему парню или девушке, оскорбления в адрес школы, другой компании ребят, названия музыкальных групп и имена исполнителей, строки из песен, логотипы и просто рисунки цветов, оранжевых фруктов, синих ягод, каких-то персонажей, фразы, которые мне ни о чем не говорили.

Мне казалось, что это место будет источать хрестоматийный инфернальный ужас, который я обязательно почувствую, но ничего похожего не происходило. Я выглянула в то самое окно, чтобы почувствовать хоть что-то. Сначала мне показалось, что площадь абсолютно пустынна: чистая, безлюдная, по-своему красивая. Мне подумалось, что если перед Рождеством будет так же красиво, как на Хэллоуин, а скорее должно быть еще красивее, то площадь может стать просто сказочной. Воспоминание о праздничном Холмсли Вейл вернули меня к Глории. Интересно, сможет ли она оправиться достаточно, чтобы заниматься организацией мероприятий. Да и придет ли в себя теперь Холмсли Вейл. Кто будет стоять рождественскую службу в церкви, в которой убил себя священник? Как вообще поступают в этом случае? И знает ли уже Глория о том, что случилось? Наверное, да, раз это докатилось даже до посторонних людей. Я надеялась, что хотя бы не она нашла его, – это могло бы ее добить. И ее муж, наверняка это ужасный удар – потерять в течение недели сына и отца…

Даже если вы не смотрите никуда конкретно, вы скоро почувствуете, если за вами наблюдают. Возможно, это что-то, доставшееся нам от предков и позволяющее оставаться начеку даже тогда, когда кажется, что все спокойно и никакой опасности нет. Я не сразу почувствовала этот взгляд на себе. А когда обнаружила того, кто на меня смотрит, уже не могла отвести глаз. Генри стоял прямо напротив башни в небольшой нише в стене старого здания. Ниша была старой, темной, отсыревшей, неровной, поэтому, наверное, я не сразу различила внутри нее фигуру в темных джинсах, куртке с капюшоном, который почти полностью скрывал лицо.

Когда наши взгляды встретились, я вздрогнула, он же не пошевелился, только продолжал смотреть на меня. Из-за высоты и сумрака, в котором он стоял, я не могла разглядеть выражения его лица, поэтому не понимала, как реагировать. Мне казалось очень странным, что он стоял на