Шрифт:
Закладка:
Я допила чай и вышла в прохладу Холмсли Вейл. После жаркого «Белого лебедя», в котором меня начало клонить ко сну, свежий воздух был очень кстати. Я немного задержалась у двери, чтобы убедиться, что мой соглядатай пойдет за мной. И после того, как он боязливо метнулся обратно в темноту ресторана, встретив мой взгляд, медленно пошла в сторону замка Харди.
Унылые дорожки поздней осенью, которые еще недавно наводили на меня тоску и ужас, сегодня казались уже наименьшим из зол и даже отчасти привлекательными. По крайней мере, от природы не приходилось ждать непредсказуемых сюрпризов, которые не вязались бы с ее нормальным проявлением.
Полицейский – а я очень надеялась, что преследовал меня все же представитель закона, – шел на приличном отдалении и, похоже, передвигался заячьими тропами, потому что на больших открытых пространствах дороги я не видела его очень долго, но иногда слышала в кустах шорох. Примерно через полчаса навстречу мне проехала машина с детективами. Я приветственно взмахнула им рукой, они же ответили серьезными минами. Но хотя бы они ехали только вдвоем, без Генри, поэтому имело смысл продолжать путь.
У замка Харди я снова обратила внимание на фонтан у подъездной аллеи, о который споткнулась в первый раз. Тогда Генри хотел предостеречь меня от ушиба, когда мы даже не были знакомы. Сейчас он не общался со мной сутками, хотя поводов для этого было немало.
Он открыл дверь, не дожидаясь стука: смотрел в окно и заметил меня. Внутри было привычно уютно и тепло, и мне стало немного жаль полицейского в его коротенькой куртке нараспашку, вынужденного сторожить меня снаружи.
У Генри было такое потерянное, обескураженное лицо, что я бессознательно обняла его сразу, как только вошла. Детективы уехали не так давно, чтобы он успел все переварить и осознать. Даже у меня не укладывалось в голове то, что я узнала, а у Генри словно отобрали одну из основ, на которой держался его мир.
Он помог мне снять куртку и повел на кухню, где уже закипала в чайнике вода. Не говоря ни слова, он налил по чашке чая себе и мне, помешкал несколько секунд, глядя на стол перед собой, после чего достал большую пузатую бутылку со скотчем и наполнил наполовину два маленьких угловатых бокала. Я не возражала.
– Приезжали детективы. Несколько минут назад, – пробормотал он, все так же невидящими глазами глядя в пространство перед собой, и сделал большой глоток из бокала.
– Да, я встретила их машину, когда шла сюда. Я знала, что они поедут к тебе. И знала почему.
После последней фразы я опустила глаза так же, как и он, потому что не могла придумать, как продолжить этот разговор: ни один способ здесь не был бы нормальным.
– То есть ты знаешь, что произошло? – спросил он так, что ему не требовалось ответа.
Мы говорили друг другу «ты», как будто так было всегда и так, как люди, которые близки уже много лет.
– Возможно, знаю чуть меньше полицейских, но да, они со мной говорили.
– Почему они говорили с тобой? – Он сделал ударение на последнем слове, зацепившись за то из противоречий сегодняшних новостей, которое мог разрешить сейчас.
– Отец Мид упомянул меня в своей предсмертной записке. – Я постаралась, чтобы мои слова прозвучали по возможности нейтрально.
– Тебя? Почему? – Все только еще больше запутывалось для Генри.
– Если бы я знала. – Я пожала плечами. – Может, он, как и полицейские, посчитал, что мое присутствие запустило какие-то механизмы в Холмсли Вейл. Или считал, что я знаю больше, чем говорю. Может, подозревал, что я каким-то образом замешана в убийстве Гарольда.
Генри внимательно смотрел на меня, как бы прикидывая, не пытаюсь ли я что-нибудь скрыть. В итоге, видимо, решив, что у меня нет для этого никакого повода, сделал еще один большой глоток виски и шумно выдохнул.
– Я в это не верю, – твердо сказал он.
– Во что именно?
– В эту записку.
– Думаешь, ее подбросили? А самоубийство инсценировали?
– Едва ли, – отмахнулся Генри. – Это раскрылось бы слишком быстро, смысла в этом никакого.
– Тогда о чем ты?
– Я не думаю, что у отца Мида что-то было с моей сестрой, – жестко, даже, кажется, зло произнес он.
– Зачем человеку так на себя наговаривать? Думаешь, он хотел кого-то защитить? Но тогда получается…
– Думаю, он хотел, чтобы все закончилось. Может, поэтому он и тебя упомянул. Он считал, что события стали разворачиваться слишком стремительно, и, чтобы преступник остановился, отец Мид взял на себя его преступления.
Я закрутила головой, совершенно запутавшись:
– То есть ты считаешь, что на самом деле Гарольда убил тот же человек, который был отцом ребенка Джинни?
– А тебе это кажется нелогичным? – внезапно оживился Генри, придвинул стул и сел напротив меня. – Смотри, все сходится. У Джинни был парень, мужчина, с которым она была в отношениях, от которого забеременела. По какой-то причине у них возникло непонимание, и Джинни покончила с собой, убив и их ребенка. В этом мужчине что-то сломалось из-за этого, и он решил забирать жизни чужих детей.
– Но отец Мид… Не понимаю, зачем тогда ему было брать на себя связь с совсем девушкой, почти девочкой, какой смысл?
– Тайна исповеди, – торжествующе произнес Генри, а я подумала, что этой манерой он очень похож на Джей Си: вбрасывать какую-то фразу, понятную только ему одному, и наблюдать за моим озадаченным лицом.
– Что с ней?
– Помнишь, он говорил тебе, что не может раскрывать чужие тайны, потому что о них узнаёт во время исповеди? Думаю, он узнал о том, кто был отцом ребенка Джинни и убийцей, проникся к нему симпатией (ведь мы не знаем всех обстоятельств – возможно, у них с Джинни действительно были серьезные отношения), простил его и, чтобы прекратить череду преступлений, взял вину на себя, тем самым останавливая того, кто все это делал.
Я, задумавшись, сделала глоток. Скотч обжег горло, спустился в живот, согревая изнутри.
– Очень сложная теория, – с сомнением проговорила я.
– Но не невозможная, – подытожил Генри.
Я изучающе посмотрела на него.
– А это не может быть первой стадией переживания горя, Генри?
– Что именно?
– Вся эта теория – это не твоя попытка отрицать то, что отец Мид на
