– Да, я приходила в церковь, и мы обсуждали события двадцатилетней давности.

– Почему вы решили поговорить именно с ним? Не самая очевидная личность для обсуждения маленькой девочки, не находите?

– Нахожу, – соглашаясь, закивала я. – Но брат Джинни Харди сказал, что она часто бывала в церкви и общалась с отцом Мидом.

Детективы переглянулись, на этот раз без иронии.

– И о чем вы говорили? – продолжал Питерс.

– О Джинни. О том, какой она была…

– И о том, почему она дошла самоубийства? – подсказал Питерс.

– Да, и об этом тоже, – кивнула я.

– И какие у него были версии?

– Он предполагал, что самоубийство было связано с беременностью девочки. Хотя прямо он об этом мне не сказал: тайна исповеди.

– То есть намекнул вам, что она призналась ему в беременности, а на следующий день покончила с собой?

– Вроде того; по правде говоря, я не помню детально разговора. В номере отеля у меня есть записи, по ним можно уточнить более подробно.

– Пришлите их, пожалуйста. – Майлз протянул мне свою визитку через стол.

Я положила ее в карман куртки, немного оцарапав там пальцы.

– Он не намекал вам, от кого Джинни Харди была беременна? – спокойно спросил Питерс.

– Нет. – Я пожала плечами. – Мне показалось, что он не из тех людей, кто захочет сознательно обойти тайну исповеди, чтобы иметь возможность посплетничать с заезжей незнакомкой.

Детективы снова с серьезными лицами переглянулись.

– Тем не менее, – продолжил Майлз, – он посчитал вас достаточно близкой, чтобы упомянуть в своем последнем письме.

– Что же он написал? – стараясь сохранить уверенность в покидающем меня голосе, спросила я.

– В нескольких строках он сумел и поблагодарить вас, и признаться в отцовстве ребенка Джинни Харди, забеременевшей от него двадцать лет назад, и в краже ребенка Джентли пару дней назад.

Глава семнадцатая, в которой все становится с ног на голову

Я не помню, как добрела на негнущихся ногах до «Белого лебедя», заказала бокал вина и три чайника чаю. События каждого дня в этой небольшой деревне с разбегу били меня по голове так сильно, что я уже не могла вынести их обилия и непредсказуемости.

Отец Мид в своей предсмертной записке признавался в связи с Джинни Харди. Ей было пятнадцать лет, а он был взрослым мужчиной, к тому же священником. Он признавал ее неродившегося ребенка своим. Более того, именно этим он объяснял убийство Гарольда: как возмездие за то, что он, отец Мид, когда-то воспользовался невинностью Джинни. Кто именно его убил, он не уточнял, и возникали сомнения в том, что он это знал или его это действительно волновало, потому что средоточием его признания было чувство раскаяния и самобичевания.

Похищение Хоуп объяснялось в письме доступнее всего: после потери внука дед не нашел ничего лучше, чем заполнить пустоту в сердце и доме и забрать ребенка из другой семьи. Но, опомнившись, решил подбросить малышку туда, где ее точно должны были скоро найти, что и случилось. И та простота, с которой он писал об этом, сводила меня с ума и вынуждала сомневаться в правдивости его слов даже больше, чем признание в связи с Джинни Харди. Ведь я встречалась с ним дважды после смерти Гарольда, и меньше всего отец Мид был похож на человека, потерявшего покой и сон, а особенно планирующего киднеппинг или уже его совершившего.

В письме он внезапно выразил благодарность Маделин Стоун. И не уточнил, за что. Благодарность. Мне.

Конечно, ни Питерса, ни Майлза не удовлетворило мое непонимающее блеяние на эту тему. Я предположила, что он благодарил за поддержку своей семьи после смерти Гарольда. Но едва ли я была в этом порыве одинока. Детективы предполагали, что мои творческие и в некоторой степени детективные изыскания разбередили его старые раны, его наконец-то замучила совесть, а смерть внука стала последней каплей, доведшей его психическое состояние до предела.

Вот только мне отец Мид не показался истерическим персонажем. Я даже гораздо больше была готова поверить в то, что он связался с маленькой девочкой двадцать лет назад, чем в то, что сейчас вдруг не выдержал давления моих расспросов и даже такой шокирующей смерти на башне единственного внука.

Отец Мид спал с Джинни Харди. С принцессой, которую все обожали, которой все восхищались, которой все завидовали. С девочкой, которая могла выбрать себе абсолютно любого парня, а выбрала… женатого священника?

Интересно было узнать мнение об этом Мэри. Ее шокировало даже мое упоминание беременности Джинни – как бы она отреагировала на то, что отцом ее ребенка был отец Мид? Детективы настрого запретили мне под угрозой уголовной ответственности разглашать подробности нашего разговора («Джей Си, конечно, не в счет», – немедленно решила я).

Свежие воспоминания о Джинни Харди не могли не вернуть мои мысли к Генри. Мы не виделись совсем недолго, но каждый час его молчания без обещаний встреч и даже телефонного разговора давил на меня. Мне казалось, что с тех пор, как нашлась крошка Хоуп, прошло несколько дней, а километры расстояний и событий отбросили меня из жизни Генри Харди так далеко, что я едва ли чувствовала себя вправе прийти к нему домой так свободно, как могла это сделать совсем недавно.

Детективы наверняка обратили на него самое пристальное внимание в свете предсмертной записки отца Мида: если кто-то и стал бы мстить за поруганную честь Джинни Харди, то, очевидно, первым кандидатом становился ее брат. Мне безумно захотелось оказаться рядом с Генри в тот момент, когда Питерс и Майлз сообщили ему новости, но, конечно, я не могла настаивать на своем присутствии.

Конечно, я не считала Генри убийцей, но не могла и представить высокого седовласого священника соблазнителем экзальтированной девочки-подростка. Память неизбежно подводила меня к «Поющим в терновнике», которые помогали уложить эту историю в голове как таковую, но что-то мне в ней мешало, что-то не вязалось, и я еще не понимала, что именно.

Безусловно, я оставалась на подозрении у полицейских, потому что мое имя всплывало буквально в каждом из ряда вон выходящем событии в Холмсли Вейл за неделю, но за отсутствием прямых улик и, что важнее всего, хотя бы малейшего мотива для совершения преступлений у них не было никакого основания меня задерживать. Поэтому я решила несколько минут переварить события утра и направиться к Генри. Детективы к тому времени как раз должны были уже оставить его в покое или арестовать, что тоже, конечно, не исключалось.

Благодарность отца Мида в его последнем послании казалась мне с одной стороны лестной, с другой – пугающей, но более всего – сбивающей с толку. Если он хотел мне что-то сказать, на что-то намекнуть, то почему не сделал этого в индивидуальном послании? С таким упоминанием