– Она была ханжой?

Мэри на секунду задумалась.

– Да нет, ханжой тут скорее была я, притворяясь, что меня интересует этот монашеский образ жизни так же, как и ее.

– А на самом деле?

– А на самом деле мне хотелось проводить время не с книжками и церковными свечами, а на танцах с парнями. Конечно, все это пришло потом, но позже, после Джинни.

– Она была такой набожной?

Мэри пожала плечами.

– Да не то чтобы. Скорее она была какой-то безгрешной, ее словно это обходило стороной даже в мыслях. В ее голове просто не могла родиться мысль, что нужно пойти погулять и выпить пива с теми ребятами, что иногда звали нас через меня. Меня, конечно, звали только за компанию, на самом деле все приглашали только ее. Но она любила проводить время в церкви или библиотеке. И я вынуждена была следовать за ней.

– Почему вы не делали того, чего хотелось вам?

– Вы с луны свалились? – резко ответила она, и ее тон говорил мне, что я полная дура, чью глупость она устала терпеть. – Это подростковая дружба очень популярной девочки с непопулярной. Если я хотела быть востребованной хоть в каком-то виде, я должна была делать то, что хотела Джинни.

– Она вам запрещала делать что-то другое? Жить своей жизнью?

Мэри обреченно выдохнула.

– Так и знала, что вы не поймете. Джинни никогда мне ничего не запрещала. Но за пределами Джинни, ее увлечений, ее дел, ее интересов я не существовала. Если бы мне взбрело в голову пойти на вечеринку, на моем желании все и закончилось бы. Потому что я никому на ней была не нужна. Меня замечали только тогда, когда я была рядом с Джинни.

– Никогда не пытались дистанцироваться?

– И стереть себя с лица земли вовсе? Вам что, никогда не было пятнадцать лет? Может, в больших городах у подростков больше независимости и прав на самоопределение, но здесь все иначе. Вы не выбираете, что делать и кем быть. Вам это диктуют самые популярные ребята в школе. И если вам посчастливилось стать правой рукой немного странной местной звезды, вы не выбрасываете это право в помойку, чтобы снова стать никем. Вы продолжаете разучивать церковные гимны, читаете «Гордость и предубеждение» и перед сном убеждаете себя, что именно этого и хотели.

– У Джинни были постоянные поклонники? Те, кто был в нее влюблен, я имею в виду.

– Вроде нашего старины Джорджа из «Кабана и хряка»? – с еле заметной улыбкой проговорила она, махнув рукой в сторону коридора.

– Джордж? Хозяин этого заведения был влюблен в Джинни? – Я действительно была удивлена.

– Думаю, он никогда бы в этом не признался никому, кроме себя возможно. Но у него не было шанса избежать Джинни.

– Они много общались?

– Не то чтобы прямо общались… Но мы постоянно встречались с ним в доме Харди.

– Что он там делал?

– Проводил время с братом Джинни.

– С Генри?! – Я не успела затормозить и почти выкрикнула его имя.

Мэри моя реакция явно позабавила. Она смотрела на меня с хитрой улыбочкой.

– Да, они дружили с Генри Харди, и он часто проводил время у них дома, как и я.

– И влюбился в Джинни?

– И влюбился в Джинни. Иначе я не могу объяснить, почему они постоянно мельтешили перед нашим с ней носом и его смешные попытки предложить нам выпить украденный из бара алкоголь.

Она с улыбкой закатила глаза, подчеркивая, какая это была глупость.

– Это было совершенно безнадежно. Предлагать Джинни выпивку было так же нелепо, как мясо – вегетарианцу. Он не понимал, что все, что действует на других девчонок в пятнадцать лет, никогда не подействует на Джинни Харди. В конце концов, у них дома не переводился первоклассный виски ее отца, так что дешевое пойло из «Кабана и хряка» никогда бы ее не впечатлило.

Я лихорадочно пыталась вспомнить, что говорил мне Джордж о Джинни; кажется, это было что-то хорошее, но что я точно не могла вспомнить – это ощущение, что он питал к ней какие-то особенные чувства. Но, с другой стороны, двадцать лет прошло.

– Ну и, конечно, у него не могло быть никаких шансов дружить с Джинни, потому что Генри никогда не позволил бы ему встречаться с ней. Поэтому его попытки оказать ей знаки внимания всегда были какими-то партизанскими, чтобы старший брат не узнал и не выставил его из дома навсегда.

– Генри был так близок с сестрой? – спросила я осторожно.

– Тут дело не в близости с сестрой. Они Харди. Они всегда были особенными. Никто не мог с ними сблизиться. Даже если бы не принципиальность пуританки Джинни, представить, что она могла бы встречаться с сыном владельца забегаловки, где каждый день после работы напиваются фермеры, было фантастическим сюжетом.

Я понимающе покивала, но тут же новое воспоминание вернуло мне дух противоречия.

– Но она ведь все равно с кем-то встречалась, ведь Джинни была беременна.

– Что?

Казалось, после одного моего предложения из ее тела вышел весь воздух. Она смотрела на меня так, словно увидела привидение.

– Джинни умерла беременной, – повторила я ту же безумную для Мэри мысль.

– Нет, – она замотала головой, словно прогоняя плохой сон, – нет, нет!

Голос ее становился громче.

– Вы не знали об этом, – полуспросила, полусказала я.

– Она не могла, она не могла, – уговаривала меня Мэри.

– Сожалею. – Я пожала плечами.

Мэри словно уменьшилась вдвое, собралась в маленький сгорбленный комок в большом цветастом кресле. Она смотрела в пустоту невидящими глазами, но я знала, что она видела сейчас Джинни.

– Она не рассказывала вам…

– Мы долго не общались, – все так же не моргая проговорила она.

– Почему? Вы ведь были лучшими подругами.

Она наконец перевела взгляд на меня:

– Она не хотела. Мы виделись с ней в школе, но она перестала приглашать меня домой, а я не стала навязываться. Джинни была особенной, но это тот случай, когда кто-то назовет человека гением, а кто-то – сумасшедшим. В период активного творчества она иногда уходила в себя, просила меня не приходить и писала свои стихи. Так что в тот раз я тоже не очень удивилась, когда она немного отстранилась. А потом… эта ужасная смерть.

– Ни у кого не было сомнений в том, что это самоубийство?

– Если бы самая малая доля сомнений в этом была, семья Харди положила бы всю свою жизнь, чтобы найти и наказать того, кто в этом виноват.

Она снова встала и подошла к окну.

– Когда это произошло, полицейские, конечно, приходили ко мне, говорили со мной. Но что я могла сказать? Да, я знала Джинни много лет, но едва ли кто-то мог знать ее по-настоящему. Думаю, она удивила саму себя и своего любимого Бога,