Шрифт:
Закладка:
Оноре вернулся на улицу Кассини лишь в конце октября[44].
* * *
Бальзак приехал в Париж в чрезвычайно возбуждённом состоянии. Его записная книжка (которую он сам называл «кладовкой») была испещрена многочисленными записями, содержащими воспоминания очевидцев настоящей, а не выдуманной истории. Мозаика, никак не складывавшаяся в Париже, окончательно сложилась на обратном пути из Фужера. Теперь он точно знал, о чём писать и, главное, как следует излагать сюжет. То будет роман, основанный на реальных событиях.
Для окончания книги понадобилось ещё целых полгода. Латуш – этот талантливый эксплуататор чужих талантов – и в этот раз интуитивно почувствовал запах денег. Рассказанное ему Бальзаком после поездки в Бретань убедило в том, что на кону нечто совсем иное, возможно, даже гениальное. Он наседает на товарища, предлагая ему за право издания ещё ненаписанного романа тысячу франков. Оноре, как всегда, на мели. Предложенное Латушем – песчинка в море. Кроме того, подобная цена вызывает раздражение: ещё свежи в памяти «бульварные романы», за которые книготорговцы смело давали полторы, а то и две тысячи! А тут за исторический роман, в который вкладывалось столько сил, какая-то несчастная тысяча… Впору отказаться.
Но в этот раз банковал Латуш. А уж он-то знал, что делал. Оноре обиделся. Однако согласился. Хотя не сказал главного: уж теперь-то он будет работать столько, сколько понадобится. Времена изменились, а с ними и Оноре.
Латуш ничего не понял, а потому уже через месяц принялся теребить:
– Поторопись, Оноре, – подстёгивает он товарища. – Время, как ты знаешь, деньги!..
Призыв Латуша поторопиться – глас вопиющего в пустыне. Будущий роман – не проходная книжонка для публики; теперь Оноре пишет на совесть. Он уже решил, что это сочинение подпишет собственным именем. То будет первый роман Оноре Бальзака! А потому мнение всякого рода латушей и канелей – не в счёт. Если книга нравится самому автору, значит, её полюбит и читатель. И он продолжает скрупулёзно делать правку за правкой.
Но Латуш не отстаёт, а потому сильно раздражает. Тем не менее в какой-то момент ему удаётся вырвать рукопись и отправить её в типографию. Латуш ликует: дело сделано!
Только рано радовался. После того как напечатанные листы вновь попадают к писателю, тот возвращает их с таким множеством исправлений и дополнений, что в типографии взмолились: помилуйте, это немыслимо, ведь придётся всё перебирать!
Перебирать – так перебирать! А Латуш… Он не знает, куда себя деть – и от стыда перед компаньонами, и от бездарно теряемого времени. Время – деньги! Кто это придумал? Наверное, Латуш.
Но больше всех волнуется, конечно же, Оноре. Деньги не главное: пришли и ушли. А вот роман… «Шуаны», как он понимал, непременно возымеют успех. Когда это произойдёт, у читателя обязательно появится желание запомнить имя автора сочинения. И вот тогда на обложке этот самый читатель увидит два слова: Оноре Бальзак.
Из письма Бальзака сестре Лоре:
«Из-за твоего письма я провел отвратительных два дня и две ночи. Я одно за другим перебирал в уме свои оправдания, как в памятной записке Мирабо к его отцу, и уже весь в горячке от этого; но писать я отказываюсь, у меня нет времени, и, кроме того, сестрица, я не чувствую за собою никакой вины!.. Если вы вспомните, что я все время из последних сил держу в руке перо, у вас недостанет духу требовать еще и переписки! Писать, когда мозг устал, а душа полна мучений! Я мог бы лишь огорчить вас, но к чему?.. Значит, вы не понимаете, что, прежде чем взяться за работу, мне приходится иногда отвечать на шесть-семь деловых писем? Еще дней пятнадцать мне надо просидеть над “Шуанами”; до тех пор меня нет. Это было бы то же самое, что помешать литейщику во время плавки. Не чувствую себя ни в чем виноватым, милая сестрица; если бы ты внушила мне подобную мысль, я бы свихнулся… Мне надо жить, никогда никого ни о чем не прося; мне надо жить, чтобы работать и расквитаться со всеми вами! Как только мои “Шуаны” будут закончены, я вам их привезу; но я не желаю слышать разговоров о них, ни добрых, ни дурных; семья, друзья не способны судить автора. Спасибо, дорогая союзница, чей великодушный голос защищает мои намерения. Достанет ли моей жизни, чтобы уплатить также и сердечные мои долги?..»{138}
* * *
Чтобы познать триумф, необходимо пройти череду поражений. Об этом писали Цицерон, Солон и Сенека: на то и мудрецы. Оноре не рвался в мудрецы, он просто старался хорошо писать. И чем лучше это у него получалось, тем чаще на своём пути он встречал сопротивление собратьев по перу. К своим тридцати годам Бальзаку не просто завидовали и подражали – его ненавидели. Даже Латуш и хитрец Ле Пуатвен, не говоря уж о прочих «литераторах по найму».
Как считал сам Бальзак, роман «Последний шуан» получился на славу: содержательный, глубокий, правдивый и искренний. Ничего подобного он ещё никогда не писал. Поэтому с такой радостью подписал сочинение своим именем.
Почуяв «свежатинку», оживились стервятники и шакалы, начавшие с ходу кружить вокруг каравана по имени «Бальзак». «L’Universel» упрекала Бальзака за некрасивый язык и вычурность выражений. «Trilby» обвинил автора в разболтанности стиля; «по всей видимости, – витийствовал критик, – мсье Бальзак пытается убедить читателя, что в этом и заключается его неповторимая оригинальность».
Ну что ж, собака лает – караван идёт. Несмотря на то что лаяли довольно громко, сквозь недружественный злобный вой иногда Оноре улавливал и нотки признания. Так, «Journal de cancan» назвал бальзаковские описательные абзацы «ужасающе правдивыми»{139}; другие жаловались на сложность сюжета, признавая при этом, что роман в целом удался, получившись вполне романтическим. Хвалебная рецензия Латуша в «Le Figaro» ещё больше утвердила автора в мысли, что он всё сделал правильно. Латуша поддержали «Le Corsaire» (детище Ле Пуатвена) и «Le Mercure du XIX-e siècle».
Однако неугомонные критики не прекращали облаивать. Припомнили всё, в том числе «подённую работёнку» Оноре, на которой он подвизался вместе с Ле Пуатвеном и прочими. Указывали на «развязность слога»
