Оноре, конечно, переживает, но в этот раз не убивается. Теперь он прислушивается только к биению собственного сердца и профессиональной интуиции, которая, к счастью, успокаивала: всё в порядке, роман уникален. Поэтому прочие рецензии его уже не интересуют. Кто-то называет роман историческим, кто-то любовным и даже мистическим. Но всё это уже ничего не значит: сам Бальзак называет его правдивым.

Вообще, всё было бы ничего, если б не одно «но».

Неувязка заключалась в том, что книга не раскупалась. Её читали, о ней говорили, судачили, критиковали. А вот тираж… По крайней мере, женщин описание войны и крови особо не вдохновляло. Почувствовав силу бальзаковского пера, они, казалось, ждали чего-то другого – более душевного и ближе к извечной теме любви.

В результате, автор оставался без денег. За год количество проданных экземпляров не дотянуло и до пятисот штук. Дувшийся до этого Латуш после провала перестаёт общаться, запропастившись неведомо куда. Сам же Бальзак продолжает недоумевать. И когда совсем было отчаялся, случилось… нечто невероятное.

* * *

Бальзак устоял. Появление романа, обрушившегося на издателей головной болью, если кого-то и смутило, то никак не молодого автора, окрылённого выходом серьёзной книги. Уже тот факт, что прочитавшие «Шуанов» тут же становились поклонниками его творчества, говорило о многом – о небывалом таланте! А это немало. Когда имеется талант, рано или поздно он обязательно обратит на себя внимание. И не только собратьев по перу, но и всеобщее.

Лора Сюрвиль: «“Шуаны” вышли в свет. Произведение это, хоть и было тогда несовершенным (впоследствии брат переделал главные эпизоды), обнаруживало уже такой талант, что привлекло внимание публики и газет, которые на первых порах проявили благожелательность. Ободренный успехом, Бальзак с жаром взялся за новую работу и написал “Екатерину Медичи”…»{140}

Итак, Оноре очень доволен эффектом, произведённым на читателей «Шуанами». Его радость проявляется в каждой строчке письма сестре Лоре, отправленного вскоре после выхода романа:

«У меня перед глазами ваш выговор, сударыня, я вижу, что надо сообщить вам еще некоторые сведения о бедном преступнике. Оноре, милая сестрица, это ветреник, завязший по уши в долгах, хоть он ни разу не позволил себе удариться в разгул, он готов иногда головою о стену биться, хотя говорят, что у него нет головы на плечах!.. В настоящую минуту он заперт в своей комнате, и на шее у него дуэль: ему надо убить полстопы бумаги, пронзить ее чернилами, пригодными к тому, чтобы доставить радость и ликование его кошельку. Этот ветреник не так уж плох; говорят, что он беспечен и холоден – не верьте, милочка, у него добрейшее сердце, он каждому готов услужить, только не может бегать, как когда-то от одного к другому, поскольку он не пользуется кредитом у мессира Башмачника; а ему вменяют это в вину, как было с Йориком, когда кричали, что он купил патент для повитухи!.. Будь с ним понежнее, он сейчас при деньгах и уверен, что удвоит все, что получит…»{141}

А теперь о невероятных событиях. Вообще, их случилось целых два. Хотя любое из них само по себе оказалось сенсационным, причём первое имело конкретную дату: 19 июня 1829 года.

В этот день неожиданно для всех (и прежде всего – для покойного) скончался батюшка нашего героя, достопочтенный мсье Бернар-Франсуа. Умер человек, мечтавший пережить всех в округе и его окрестностях и не дотянувший до заветного столетнего Рубикона раз… два… три… Одним словом, целых восемнадцать лет, почив в Бозе на восемьдесят третьем году жизни. Впрочем, винить в «ранней кончине» беднягу было бы несправедливо, ибо он пал жертвой несчастного случая, угодив под парижский омнибус[45].

Впрочем, существует и другая версия причины смерти Бернара-Франсуа. Как утверждает Пьер Сиприо, в апреле 1829 года он был прооперирован в больнице по поводу абсцесса печени, после чего по прошествии короткого времени скончался{142}.

21-го состоялось отпевание в церкви Сен-Мерри, после чего успошего похоронили на кладбище Пер-Лашез. Катафалк третьего разряда стоил 256 франков 20 су, а постоянное место на кладбище – 200 франков{143}.

Когда это случилось, Оноре не было в Париже, что подтверждается отсутствием его подписи в свидетельстве о смерти отца (за старшего брата расписался младший – незаконнорожденный Анри). Считается, что в это время писатель пребывал в гостях у Лоры де Берни, далеко от столицы. Присутствовал ли старший сын на похоронах батюшки – тоже неизвестно.

Зато известно другое: ожидаемого наследства от прижимистого отца Оноре, судя по всему, так и не дождался: ушлая матушка и в этот раз оказалась более оборотистой, прибрав к рукам финансовую составляющую наследства почившего мужа. Ссориться с матерью из-за отцовского наследства вряд ли было этично: родители не раз выручали сына в его самые трудные моменты, в том числе связанные с неудачным ведением книжного бизнеса.

Следует добавить, что сразу после смерти Бернара-Франсуа Оноре написал рассказ «Палач» («El Verdugo»), в котором была затронута тема отцеубийства. «Палач» – первое сочинение писателя, подписанное Оноре де Бальзак.

«Появление дворянской частицы, – пишет Г. Робб, – совпадает со смертью отца. Она словно тоже часть наследства. Финансово и духовно отрезанный от семьи Бальзак словно принимал на себя ответственность за близких и наконец-то обрел независимость»{144}.

Ну и второе невероятное событие. Оно заключалось в том, что коварная Фортуна повернулась к Оноре не той стороной, какой хотелось бы: вместо «Шуанов» успех неожиданно приносит совсем другое произведение Бальзака – «Физиология брака» («Physiologie du Mariage»), вышедшее из печати 29 ноября 1829 года. И это несмотря на то что «La Revue encyclopédique» назвала роман о повстанцах «первым французским историческим романом».

Интересно, что, уйдя с головой в свой исторический роман и постоянно общаясь с Латушем, он совсем позабыл о другом издателе – некоем Левассере, который много месяцев (а то и год!) назад лично передал Бальзаку двести франков для написания заказанного «Руководства для делового человека», о котором (кто бы сомневался!) из-за последних событий Оноре не вспомнил ни разу. Тем более что эти несчастные двести франков были давно потрачены на портного Бюиссона.

Возможно, об этой истории рассеянный романист никогда бы и не вспомнил, если б не упрямый мсье Левассер, который, пробравшись-таки в «чудный домик» писателя на улице Кассини, напомнил ему об этом.

– Далась вам она, эта несчастная брошюрка… – недовольно пробурчал Оноре, увидав перед собой издателя.

– «Руководство