* * *

Китайцы правы, желая недругам жить в эпоху перемен. Серьёзные катаклизмы – всегда беда; а если перемены всерьёз и надолго, то это уже катастрофа.

Последние годы правления Луи XVIII ознаменовались во Франции заметным экономическим спадом, которому суждено было продлиться вплоть до Июльской революции. Отсутствие чёткого законодательства, а также существенный дефицит в обороте денежной массы (нехватка банкнот малого достоинства) привели к небывалому расцвету ростовщичества. Государство оказалось не готово к индустриальному рывку, который требовался для дальнейшего развития экономики.

Результат оказался плачевным: в этот период только в Париже ежегодно свыше 2 5000 предпринимателей объявляли себя банкротами{129}. Та же участь, напомню, постигла и нашего героя.

Бальзак не был глупым человеком. Однако, несмотря на своё, по сути, юридическое образование, Оноре не учёл главного – сложную на тот момент ситуацию в стране, связанную с книгопечатанием. Как известно, при Старом режиме (при Людовике XVI) выдача патентов на издательское дело находилась в ведении монарха, однако после Революции, в 1791 году, Синдикальная палата, в ведении которой были подобные дела, оказалась упразднена. После этого книжная индустрия пережила небывалый подъём, связанный прежде всего с активностью политических деятелей, рвавшихся в депутатское кресло и публично выражавших свои взгляды на страницах газет, брошюр и журналов. Первым заслоном для наводнивших страну книжных лавок явился специальный декрет Наполеона I, установивший жёсткие правила (одним из которых значилась и присяга на верность Императору). Нарушителей строго наказывали.

«Морская пучина, – пишет П. Сиприо, – поглотила 21 миллион изъятых из обращения и запрещенных к продаже книг. Во время континентальной блокады, когда все корабли стояли на якоре во французских портах, в море выходили только суда, груженные предназначенными к уничтожению книгами»{130}.

В середине двадцатых годов книгопечатание во Франции зашло в тупик. Карл X оказался по отношению к прессе чрезвычайно жесток; например, он пошёл на увеличение размеров гербового сбора. И всё это на фоне заметного повышения налогов. Процесс прохождения цензуры подвергся серьёзному реформированию в сторону опять же ужесточения. Достаточно сказать, что за нанесение тяжкого оскорбления королю, принцам крови и представителям государственной власти руководство печатного органа могло оказаться в тюрьме.

Состояние дел в книжной торговле в 1826 году прекрасно охарактеризовал Виктор Гюго, назвавший её «почти полностью парализованной».

Оноре Бальзаку просто не повезло: его бурная коммерческая деятельность пришлась как раз на то время, когда всё вокруг оказалось «почти парализованным». Писатель оказался не в то время и не в том месте. Занимайся он просто сочинительством, и сия участь обошла бы его стороной. Но случилось – как случилось: начиная с лета 1828 года наш горе-коммерсант уже на марафонской тропе в состязании на скорость с кредиторами.

«При Карле X, – рассказывает Лора Сюрвиль, – лицензии на книгопечатание были дороги; после уплаты за лицензию пятнадцати тысяч франков и приобретения материалов осталось мало денег на текущие расходы. Брат не испугался, молодость всегда надеется на удачу!»{131}

В своей изнурительной гонке с кредиторами Бальзак так и не сможет достичь долгожданной финишной черты.

* * *

Началом головокружительного взлёта Бальзака-писателя станет март 1829 года, когда на парижских прилавках появится его роман «Последний шуан» («Le Dernier Chouan»)[40]. В основе романа лежали недавние трагические события в Бретани – мятеж, вылившийся в настоящую гражданскую войну.

Тема войны не раз возникала в голове сочинителя. И не только гражданской. Неизгладимое впечатление на юного Бальзака оказали рассказы отца, услышанные Бернаром-Франсуа от знакомых наполеоновских солдат, вернувшихся из тяжёлого похода в Россию.

Трагедия Великой армии, её разгром где-то в заснеженных русских лесах, обескуражила французов. Ведь вплоть до сентября 1812 года они были уверены, что Наполеон, заняв Москву, после этого успел покорить и всю Российскую империю. И победные реляции, летевшие издалека, подтверждали это. Все были уверены: ещё немного, и армия Бонапарта двинется… в Индию. Мировое господство, когда у их ног окажется вся Европа и даже Азия (о чём так мечтали французы), было делом завтрашнего дня. Так бы и случилось, если б не русские, перемоловшие коалиционные войска Наполеона в пух и прах. Великая армия была полностью уничтожена. Самого Бонапарта лишь чудом спасла его гвардия.

Вернувшиеся оттуда солдаты рассказывали страшные истории, которые не разрешалось пересказывать женщинам, детям и подросткам. Тем не менее однажды, расчувствовавшись, Бернар-Франсуа поведал в кругу семьи следующее:

– Оттуда почти никто не вернулся. А те, кому посчастливилось выжить, изменились до неузнаваемости: они ведут себя как свихнувшиеся! То, что этим солдатам пришлось пережить в России, никак их не отпускает. Не удивляйтесь: французы поедали друг друга, как какие-нибудь каннибалы Полинезии. Если, скажем, с утра в путь выдвигались втроём, то не факт, что у вечернего костра двое из них не ужинали мясом своего умершего (а то – ими же убитого!) сотоварища. Голод и холод сводили солдат с ума. Это был сущий ад! Один сержант рассказывал: мясо лошадей – да что там, и человеческое! – ели зачастую прямо сырым! А всё потому, что, пока его жарили на костре, могли нагрянуть другие, которые, наставив на первых ружья, отбирали добычу и тут же съедали. Убивали друг друга за дохлую кошку… Набрести на труп застывшей, полуобглоданной лошади считалось за счастье. Бедные кони! Их съедали живьём! Подбегали к чьей-нибудь коняге, вскрывали ножом вены и начинали жадно высасывать кровь; другие вырезали (у живой скотины!) на крупе кусок мяса и жадно засовывали себе в рот…

– А как же лошадь? – не удержался Оноре. – Ведь ей же было больно!

– Ещё бы не больно! Живая же. Но в том-то и дело, что от мороза кровотечение из раны замедлялось, впрочем, как и притуплялось чувство боли, поэтому – о, ужас! – лошадь после этого продолжала страдать и идти дальше, проходя милю за милей. А позади… позади солдаты жадно давились сырым мясом, только что вырезанным из её тела…

После столь откровенных рассказов отца мальчик обычно долго не мог заснуть. Даже уснув, он продолжал видеть кровь, мертвецов и слышать предсмертные крики несчастных солдат. А потом, проснувшись, радовался утреннему солнцу, пробивавшемуся сквозь оконные рамы, и тому, что нет ни войны, ни грохота. Хорошо, когда рядом родители, сестрёнки и бабушка… Жизнь! Как она прекрасна…

* * *

Проживание в доме на улице Кассини предоставило Оноре возможность сосредоточиться исключительно на литературе. Только в звенящей тишине, когда никто не беспокоил, можно было спокойно сочинять, создавая в собственном воображении невидимых героев, сводя их друг с другом, наделяя теми или иными качествами, заставляя смеяться и плакать, делать добро и плести интриги,