чиновников вышло так, что даже поручение начать переговоры с Берлином о том, как Германия могла бы добиться компенсации за получение Францией Марокко в свое исключительное владение, было отправлено французскому послу в Берлине только в конце июля 1911 года.

Этот примирительный шаг сам по себе стал возможен только потому, что посол Жюль Камбон обратился со своего поста в Берлине через голову своего министра иностранных дел к энергичному и откровенному премьер-министру Жозефу Кайо, который вступил в должность 27 июня, как раз перед разразившимся кризисом. Сын министра финансов, прославленного Эжена Кайо, который так быстро выплатил Германии компенсацию после поражения 1870 года, Жозеф Кайо был экономическим либералом и модернизатором налоговой политики. Он смотрел на международные дела прагматичными глазами бизнесмена. Он не видел причин, по которым к коммерческим интересам Германии в Марокко нельзя применять тот же подход, что и к интересам других стран, и он критиковал меркантилизм в экономической стратегии, ставший отличительной чертой европейского империализма[587]. Кабинет разделился между Кайо, выступавшим за примирительную политику в отношении Марокко, и Жюстином де Сельвом, который выступал в роли рупора ястребов с набережной д’Орсе. Де Сельв находился под давлением своего министерства, требовавшего отправить французские крейсера в Агадир, шаг, который мог спровоцировать серьезную эскалацию. После того как Кайо наложил вето на этот вариант, ястребы начали организовывать кампанию против него и Жюля Камбона. Пресс-релизы министерства использовались для дискредитации сторонников примирения. Кайо так взбесили попытки Мориса Эрбетта саботировать его политику, что он вызвал его к себе в кабинет и сказал, сопровождая свои слова наглядной демонстрацией: «Я сломаю тебя, как этот карандаш»[588]. Кайо в конце концов смог добиться соглашения с Германией, но только посредством конфиденциальных и неофициальных переговоров с Берлином (через посольство Германии в Париже, через Жюля Камбона в Берлине и при посредничестве бизнесмена по имени Фондер). Их он успешно провел в обход министра иностранных дел и его чиновников[589]. В начале августа Кайо дал конфиденциальное согласие на компенсационную сделку с Берлином, против которой продолжал категорически выступать его министр иностранных дел Жюстин де Сельв[590].

Эта закулисная дипломатия помогла премьеру обойти ястребов-германофобов из французского министерства иностранных дел, но она принесла с собой дополнительные риски. В первую неделю августа 1911 года кратковременный сбой связи привел к совершенно ненужной эскалации, включая угрозы отправить французские и британские военные корабли в Агадир, хотя Кайо и его немецкий коллега на тот момент фактически были готовы к компромиссу[591]. Кайо обвинил в недоразумении своего посредника Фондера, но не было бы необходимости в посреднике, подобном Фондеру, или в закулисных переговорах, если бы министерские чиновники не сговорились добиться его отставки и сорвать переговоры о взаимопонимании с Германией. Неизбежно это также приводило к тому, что Кайо иногда приходилось брать назад свои обязательства, потому что его коллеги на уровне министров отказывались исполнять те гарантии, которые он давал Берлину. И все эти сложные маневры усиливали неуверенность Берлина в том, как следует понимать действия Франции: это был вопрос определения действующих сил и сопоставления противодействующих тенденций, как это сделал один молодой немецкий дипломат, когда сообщил, что, «несмотря на крики в прессе и шовинизм армии», политика Кайо, вероятно, возобладает[592].

Что касается политики Германии во время кризиса, то ее формулировал не канцлер Бетман-Гольвег и, конечно, не кайзер, которого Марокко совершенно не интересовало, а энергичный статс-секретарь по иностранным делам империи Альфред фон Кидерлен-Вехтер. Кидерлен участвовал в создании франко-германского соглашения по Марокко от февраля 1909 года, и было естественно, что он сыграл ведущую роль в формулировке ответа Германии на отправку туда французских войск. В манере, характерной для верхушки немецкой исполнительной власти, министр иностранных дел установил личный контроль над марокканской политикой, управлял переговорами с Парижем и держал канцлера на расстоянии вытянутой руки от развивающегося кризиса[593]. Кидерлен не интересовался защитой немецких интересов в Марокко, но он был полон решимости не допустить, чтобы Франция в одностороннем порядке установила там собственный контроль. Он надеялся, отвечая на каждый шаг Франции последовательно нарастающими агрессивными протестными жестами, добиться признания прав Германии и некоторой формы территориальной компенсации во Французском Конго. У него были веские основания полагать, что эта цель может быть достигнута без конфликта, поскольку в мае 1911 года Жозеф Кайо, тогдашний министр финансов, заверил немецких дипломатов в Париже, что «Франция будет готова, если мы [немцы] признаем ее жизненно важные интересы в Марокко, пойти на уступки нам в других местах»[594]. Поэтому после вступления Кайо в должность премьер-министра в июне Кидерлен предположил, что именно такой и будет политика Франции. Он отверг планы отправить в Агадир два военных корабля. Он посчитал, что одной «Пантеры», которая не была оборудована для организации высадки десанта и не имела инструкций ее совершать, будет достаточно для символической демонстрации[595].

Последующее развитие кризиса показало, что Кидерлен сильно недооценил реакцию Франции. Он также серьезно промахнулся с организацией тыла внутри страны. Личные отношения Кидерлена с кайзером Вильгельмом II не были особенно теплыми. Император в 1911 году относился к политике администрации в Северной Африке столь же скептически, как и в 1905[596]. Чтобы противостоять возможному сопротивлению со стороны кайзера, Кидерлен заручился поддержкой немецких ультранационалистических политиков и публицистов. Но после того, как началась кампания в прессе, он уже не мог ее контролировать. Как следствие, политика, рассчитанная на удержание кризиса ниже порога вооруженного противостояния, велась на фоне яростной националистической агитации в прессе, которая вызвала тревогу в Париже и Лондоне. Кричащие заголовки в ультранационалистических газетах «Западное Марокко принадлежит Германии!» были как манна небесная для ястребов в Париже. Они также обеспокоили кайзера, который выступил с такой резкой критикой политики министра иностранных дел, что 17 июля Кидерлен подал в отставку – только при посредничестве канцлера Бетмана удалось отстоять политический курс и уговорить Кидерлена остаться на посту[597].

Наконец, 4 ноября 1911 года, франко-германский договор определил условия соглашения. Марокко стало исключительно французским протекторатом, немецкие деловые интересы были уважительно учтены, а часть Французского Конго была передана Германии. Но марокканский кризис 1911 года выявил опасную непоследовательность французской дипломатии. Внутренний дисциплинарный комитет, созванный 18 ноября 1911 года для расследования действий Мориса Эрбетта, вскрыл тщательно продуманные интриги парижских чиновников. Кайо и его политика тоже были дискредитированы. Он и его кабинет в глазах общественности отвечали за соглашение, которое, по мнению многих французских националистов, слишком много уступало Германии, что, конечно, примечательно, учитывая, что по этому соглашению немцы получали меньше, чем предлагал им Делькассе в обмен на Марокко в конце 1890-х годов. Разоблачения секретных переговоров премьер-министра с Германией (полученные черным кабинетом путем вскрытия и дешифровки дипломатической корреспонденции и слитые в прессу через Централь) предопределили его судьбу, и 21 января 1912 года Кайо покинул премьерский пост, проведя на нем всего семь месяцев.

В Германии тоже осуждали ноябрьский договор 1911 года – за то, что немцы получили слишком мало. Отчасти в этом был виноват Кидерлен – существовало явное несоответствие между тем, чего Германия могла ожидать в реальности, бросая вызов французам в Марокко, и манящими призами – такими, например, как «Немецкое Западное Марокко», – которыми разогревала и манила публику ультраправая националистическая пресса, агитацию в которой Кидерлен, из тактических соображений, неразумно инициировал и воодушевил. Такими действиями министр иностранных дел внес свой вклад в углубление отчуждения между правительством и теми среди крайне правых, кто утверждал, что является его «естественными сторонниками». Однако этот фаустовский пакт с националистической печатью был необходим ему только потому, что министр не имел других средств гарантировать, что кайзер своим неожиданным вмешательством не поставит под угрозу его контроль над процессом выработки политики.

Возможно, самым важным для Парижа результатом непоследовательной политики Германии во время кризиса стала нарастающая тенденция неверно истолковывать ее действия как блеф. Читая Агадирское досье на набережной д’Орсэ в первые месяцы 1912 года, новый премьер и министр иностранных дел Раймон Пуанкаре был поражен чередованием агрессии и уступок в политике немцев: «всякий раз, когда мы применяли