Шрифт:
Закладка:
Например, когда весной 1909 года в Думе обсуждалось значение Боснийского кризиса, консерваторы, представленные Советом объединенного дворянства, утверждали, что аннексия никоим образом не нанесла ущерба интересам или безопасности России и что Россия должна проводить политику полного невмешательства в дела Балкан, стремясь к примирению с Берлином. Они утверждали, что настоящим врагом являлась Великобритания, которая пыталась подтолкнуть Россию к войне с Германией, чтобы укрепить британский контроль над мировыми рынками. Выступавшие против этой позиции профранцузские и пробританские либералы из Конституционно-демократической (кадетской) партии призвали к преобразованию Тройственной Антанты в Тройственный союз, который позволил бы России проецировать власть в балканском регионе и остановить упадок своего статуса великой державы[552]. Это была одна из центральных проблем, с которыми сталкивались все руководители внешней политики (и те, кто пытается понять их сегодня): «национальные интересы» были не объективным императивом, оказывающим давление на правительство извне, а проецированием частных интересов внутри самой политической элиты[553].
Кто управлял в Париже?
Во Франции имела место иная, но в целом аналогичная динамика. В гораздо большей степени, чем в России, министерство иностранных дел, или набережная д’Орсе, как его называли из-за расположения, пользовалось огромной властью и автономией. Это была социально сплоченная и относительно стабильная организация, пронизанная высоким чувством собственного предназначения. Корпоративный дух министерства укрепляла тесная сеть семейных связей: братья Жюль и Поль Камбон были послами в Берлине и Лондоне соответственно, посол в Санкт-Петербурге в 1914 году Морис Палеолог был зятем Жюля и Поля, были и другие династии – Эрбетты, де Маржери и де Курсели, и это лишь некоторые из них. Министерство иностранных дел защищало свою независимость при помощи секретности. Конфиденциальная информация лишь изредка предоставлялась членам кабинета министров. Для высокопоставленных чиновников было обычным делом утаивать информацию от самых высокопоставленных политиков, даже от самого президента республики. В январе 1895 года, например, во время пребывания на посту министра иностранных дел Габриэля Аното, президент Казимир Перье ушел в отставку всего через шесть месяцев, заявив, что министерство иностранных дел не смогло держать его в курсе даже самых важных событий. Программные документы рассматривались как тайны. Раймон Пуанкаре был проинформирован о деталях франко-российского союза только тогда, когда стал премьер-министром и министром иностранных дел в 1912 году[554].
Но относительная независимость министерства не обязательно означала власть и автономию министра. Министры иностранных дел Франции, как правило, были слабыми, более слабыми, чем их собственный министерский аппарат. Одной из причин этого была относительно быстрая смена министров – следствие неизменно высокого уровня политической нестабильности в довоенной Франции. Например, с 1 января 1913 года и до начала войны на этом посту побывало ни много ни мало шесть человек. Пост министра иностранных дел был более проходным и менее важным этапом в жизненном цикле французских политиков, чем в Великобритании, Германии или Австро-Венгрии. А в отсутствие какого-либо кодекса солидарности кабинета, энергия и амбиции министров, как правило, были поглощены ожесточенной фракционной борьбой, которая была частью повседневной жизни правительства Третьей республики.
Конечно, из этого правила были исключения. Если министр оставался у власти достаточно долго и обладал достаточной решимостью и трудолюбием, он определенно мог оставить отпечаток своей личности на работе министерства. Теофиль Делькассе – хороший тому пример. Он оставался на своем посту в течение ошеломляющих семи лет (с июня 1898 года по июнь 1905 года) и установил свое господство в министерстве не только благодаря неустанной работе, но и благодаря развитию сети послов и функционеров-единомышленников во всей организации, а не опоре на постоянных чиновников в Париже. Во Франции, как и повсюду в Европе, увеличение и уменьшение количества отдельных офисов в системе приводило к корректировкам в перераспределении власти. При сильном министре, таком как Делькассе, влияние высших должностных лиц государственной службы, известных под общим названием Централь, имела тенденцию сокращаться, в то время как послы, освобожденные от ограничений, налагаемых центром, процветали, так же как Извольский и Гартвиг в начальные годы работы Сазонова. За долгое время пребывания Делькассе у власти сформировался внутренний кабинет, состоявший из высокопоставленных послов, группировавшийся вокруг братьев Камбонов (Лондон и Берлин) и Камилля Баррера (Рим). Послы регулярно встречались в Париже для обсуждения политики и лоббирования ключевых должностных лиц. Они общались с министром путем обмена частными письмами, минуя функционеров Централь.
Высокопоставленные послы развили необычайно возвышенное чувство собственной важности, особенно если сравнивать это с профессиональным духом сегодняшних послов. Характерным примером является Поль Камбон: в письме 1901 года он отмечал, что вся французская дипломатическая история представляет собой не более чем длинный список попыток заграничных агентов добиться чего-либо перед лицом сопротивления Парижа. Не соглашаясь с официальными распоряжениями из столицы, он нередко просто сжигал их. Во время напряженной беседы с Жюстином де Сельвом, министром иностранных дел с июня 1911 по январь 1912 года, Камбон несколько бестактно сообщил, что считает себя равным министру[555]. Это утверждение выглядит менее удивительным, если учесть, что в период с 1898 года, когда он стал послом в Лондоне, и до лета 1914 года Камбон мог наблюдать, как девять министров заняли и покинули свой пост – двое из них сделали это дважды. Камбон считал себя не рядовым чиновником в иерархии правительства, а слугой Франции, чей опыт давал ему право играть важную роль в процессе разработки ее политики.
В основе возвышенного самосознания Камбона лежало убеждение, разделяемое многими высокопоставленными послами, что он не просто представляет Францию, он олицетворяет ее. Хотя он пробыл послом в Лондоне с 1898 по 1920 год, Камбон не знал ни слова по-английски. Во время встреч с Эдвардом Греем (который не говорил по-французски) он настаивал на том, чтобы каждое высказывание его собеседника было переведено на французский, включая легко узнаваемые слова, такие как «yes»[556]. Он был твердо уверен – как и многие представители французской элиты – что французский является единственным языком, способным выражать рациональное мышление, и он возражал против организации французских школ в Великобритании на том эксцентричном основании, что французы, воспитанные в Британии, как правило, вырастают умственно отсталыми[557]. Камбон и Делькассе установили тесные рабочие отношения, плодом которых стало «Сердечное согласие» 1904 года. Именно Камбон, с 1901 года прилагавший все усилия, чтобы убедить своих британских собеседников достичь компромисса по Марокко, и в то же время призывавший Делькассе отказаться от мнимых претензий Франции на Египет, больше, чем кто-либо другой, заложил основу для Антанты[558].
Ситуация изменилась после отставки Делькассе в разгар первого марокканского кризиса. Его преемники были менее сильными и авторитетными фигурами. Морис Рувье и Леон Буржуа занимали министерский пост только десять и семь месяцев соответственно; Стефан Пишон продержался в течение более длительного периода, с октября 1906 года по март 1911 года, но он ненавидел регулярную тяжелую работу и часто отсутствовал за своим столом на набережной д’Орсе. Результатом стал неуклонный рост влияния Централь[559]. К 1911 году две фракционные группировки в мире французской внешней политики объединились. С одной стороны были старые послы и их союзники в администрации, которые были склонны поддерживать разрядку с Германией и прагматичный, открытый подход к международным отношениям. С другой стороны были, как называл их Жюль Камбон, «молодые турки» из Централь.
Послы обладали авторитетом возраста и опытом, накопленным за долгие годы работы. С другой стороны, люди из Централь обладали огромными институциональными и структурными преимуществами. Они могли выпускать пресс-релизы, они контролировали циркуляцию официальных документов, и, самое главное, у них был доступ к «черному кабинету» внутри министерского офиса – небольшому, но важному отделу, отвечающему за вскрытие писем, а также перехват и расшифровку дипломатических сообщений. И так же, как в России, это конкурирующее структурное разделение совпадало с разницей взглядов на международные отношения. Таким образом, перипетии внутренней борьбы за влияние могли иметь прямое отношение к ориентации страны во внешней
