осажденный Перемышль выкинет белый флаг и тогда русские, сняв оттуда свои войска, еще более усилят свою группировку на Юго-Востоке.

– Но что же вы в такой ситуации предлагаете?

– Ваше Величество, я докладываю результаты всестороннего анализа военной обстановки, а решение должны принимать главнокомандующие. – Николаи в свою очередь перевел стрелки на генералов.

– Вальтер прав, Ваше Величество, – вступил в разговор Фалькенгайн. – Опираясь на его выводы, можно сделать только единственно правильный вывод. Наступать надо непременно на Восточном фронте…

– А как же план Шлиффена? – растерянно спросил кайзер, переводя вопрошающий взгляд с одного генерала на другого.

– С планом Шлиффена необходимо раз и навсегда покончить! – горячо воскликнул фельдмаршал.

– Ваше Величество, активно вести войну на два фронта мы просто не в состоянии ни физически, ни экономически, – тут же поддержал Гинденбурга военный министр. – Надо прежде всего покончить с русскими, а лишь затем заняться этими лягушатниками…

– Но как это возможно? – явно ошарашенный резким напором генералов воскликнул Вильгельм.

– По просьбе союзников, русские собираются наступать сразу двумя фронтами: на Восточную Пруссию и через Буковину на Венгрию, захватив которую они намереваются принудить Франца-Иосифа к капитуляции…

– Я прекрасно об этом знаю, – нетерпеливо прервал Фалькенгайна император, – но меня больше всего интересует, что необходимо сделать для того, чтобы загнать русского медведя в его берлогу?

– Ваше Величество, я прошу, нет, я умоляю вас передать мне одиннадцать корпусов с Западного фронта и четыре резервных корпуса из Германии. Имея такие силы, я пополню свои 8-ю и 9-ю армии и создам новую армию, которая станет для русских карающим мечом возмездия…

– Но, если я сниму с Западного фронта столько корпусов, французы это непременно заметят и обязательно сообщат русским, – спокойно и рассудительно промолвил кайзер.

– Снятие такого количества войск не может пройти незамеченным, – согласился с императором Гинденбург, – но прекрасно зная союзников России, я уверен в том, что они не станут информировать об этом русского императора. Они, как бедные родственники, постоянно просят помочь русских, но палец о палец не стукнут, чтобы помочь в случае опасности своему восточному союзнику.

– Вы уверены в этом? – спросил, недоверчиво взглянув на фельдмаршала, Вильгельм.

– Да, Ваше Величество! Как в самом себе!

– Как же вы планируете распорядиться с такими силами? – еще ничего определенно не решив, но уже довольно благосклонно спросил кайзер.

– Первым делом я уничтожу растянутую почти на 170 километров 10-ю русскую армию. Когда генерал Сиверс начнет наступление, я с двух сторон, силами 8-й и вновь созданной 10-й армий, отрежу эту армию от основных сил и уничтожу ее, после чего ударю дальше на северо-восток. Это первый этап нашего наступления. Разбив русских в Пруссии, я совместно с австрийцами ударом группы из двадцати дивизий вот здесь, – фельдмаршал подошел к лежащей на огромном столе карте и указал направление карандашом, – в районе Горлицы, прорву русский фронт и возьму Львов. В дальнейшем ударами с двух сторон отрежу всю Польшу. И тогда русскому медведю ничего не останется, кроме того, как ретироваться в свою берлогу.

– Браво, господин фельдмаршал! – чуть не захлопал в ладоши вдохновленный и завороженный победоносными планами Гинденбурга Вильгельм. – Я дам вам все, что вы требуете!

Глава VI. Петроград – Северо-Западный фронт. Февраль – март 1915 г.

1

Изредка выбираясь по делам в Петроград, Лара – сестра милосердия из военного лазарета, находящегося во дворце великой княгини Ольги Александровны, что на Фонтанке – однажды с удивлением обнаружила, как война изменила облик столицы. Как и у уставшего от долгого пути солдата, на лице города появились морщины и серость, скрытая боль и усталость. На Невском появилось множество людей в серых шинелях, большая часть из которых были из запасных полков и выздоравливающие из многочисленных военных лазаретов. Лавируя между праздной толпой и военными, Лара частенько замечала в их глазах неприкрытую злость и даже ненависть к этой, в большинстве своем гладкой и сытой публике. Такие же взгляды ловила она иногда и на себе, когда предупредительно уступала серым героям дорогу. Но она не обижалась на них, потому что знала, что через день, неделю или месяц, многие из них попадут на фронт, в самое жерло кровавой войны.

Только со временем, подчиняясь грозной атмосфере явно затянувшейся войны, серым, безысходным пологом, накрывшей столицу, пикейные жилеты и другая праздно шатающаяся публика, одевшись поскромнее, старалась стороной обойти наводненные военными проспекты. Даже столичные франтихи оделись во все темное. На улицах стало меньше мехов и показной роскоши. Многочисленные афиши театров и синематографов призывали смотреть патриотические пьесы и ленты с театра военных действий. Все это вселяло в души петроградцев какую-то несбыточную надежду на то, что все происходящее в столице – явление временное и что уже точно в нынешнем году война обязательно закончится победой русского оружия. Но все эти надежды обрывались у высоких порогов военных лазаретов, где даже выздоравливающие солдаты и офицеры утверждали о том, что война будет тяжелой и затяжной. В словах многих из них сквозило уныние и неприкрытая обида за то, что военное ведомство не обеспечило армию в достаточном количестве оружием и огнеприпасами. Сетовали и на безголовость некоторых генералов. Конечно, все эти разговоры были не для ушей медицинского персонала.

Во время ночного дежурства Лара с интересом прислушивалась к разговорам выздоравливающих, благо столик дежурной сестры милосердия находился недалеко от печи, окруженной рядом деревянных лавок. До нее доносились трогательные и страшные истории, которые накрепко запечатлевались в ее памяти, заставляя по-новому взглянуть на войну и ее главных действующих лиц – солдат и офицеров.

– Эх, вначале как погнали нас семнадцатеро из деревни, ничего не понятно, а больше плохо… Ух и заскучали мы… На каждой станции шум делали, матерно барышень ругали, пели, а весело не было… А потом здорово учили нас, аж я с тела спал… И надругались, как над дурнями… А мы не очень-то дурни были, работящие парни, один в один хозяева… Я при отце работал в строгости, только и баловства моего было, что четыре месяца на фабрике фордыбачил… А тут кругом соблазн и ни тебе свободы, ни тебе попечения… Зато теперь попал я на позицию… Так я плакал, как сюда ехал, просто с жизнью прощался… Маменька-то лет пятнадцать померши, а я все плачу, мамашенька, мамашенька, причитаю… – откровенничал молодой парень лет двадцати, вспоминая первые дни в армии.

– А пошто сюда-то попал? – полюбопытствовал ветеран с перебинтованной рукой.

– Да так уж вышло, братцы, – виновато промолвил парень. – Ночью дело было. Охотник я, – горделиво добавил он, – захватили мы немца