Самым страшным испытанием стала Даша.

Сестра теперь очень редко бывала дома, она все чаще ночевала у своего Бореньки… или еще где-то. Во время встреч в общей квартире они игнорировали друг друга… Оно, может, и к лучшему. Нике было слишком тяжело смотреть на то, что осталось от Даши.

В своих расчетах Аверин оказался прав: физическая мутация, вызванная замгарином, пошла дальше. Теперь адепты были похожи друг на друга, как родственники, причем разница между мужчинами и женщинами стала неочевидной. Не изменился разве что рост, а вот фигура становилась совсем другой, потому что от долгого приема этой дряни даже кости истончались.

И вот теперь вместо кругленькой, симпатичной, жизнерадостной Даши по квартире скользила сероватая тень. В боковом зрении она и на человека-то не походила, скорее, на одно из тех чудовищ, которых создают для фильмов ужасов. А посмотришь прямо на нее — нет, все-таки человек, просто будто перенесший тяжелую болезнь.

Впрочем, изменения были не только внешними. Это раньше замгарин дарил своим адептам непробиваемое спокойствие и вечно хорошее настроение. На восьмом-девятом месяце непрерывного приема наступал переломный момент, и благодушие сменялось настороженной озлобленностью. Адептам казалось, что их окружает одно лишь быдло, что доверять можно только своим — тем, кто уже изменился. А тот, кто поддерживает замгарин только на словах, не принимая его, может оказаться лжецом или предателем. Как это ни парадоксально, своим лидерам они неприменение замгарина прощали. А может, верили, что и Марина Сулина, и ее близкий круг замгарин принимают, просто они святые и побочка у них не проявляется.

Так что молчание в их доме уже стало привычным, но не сегодня, нет. Сегодня Даша почти сразу на нее налетела, стоило ей только вернуться домой. Младшая сестра атаковала ее, как маленький коршун, но выглядела при этом как разгневанный червяк. Ника стыдилась таких мыслей — а изменить их не могла. Мысли мало что знают об этике.

— Что ты натворила?! — хрипло крикнула Даша. Она плакала, и от этого ее глаза, как и у других замгаринщиков со стажем, становились красными — два налитых кровью пятна на серо-белом лице. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она не просто стояла вплотную, она норовила ударить — по-настоящему ударить. Да, сдержать ее, ослабевшую, было не так уж сложно. Но сам факт! Раньше Нике не приходилось ее сдерживать… Не приходилось даже думать об этом.

— Ты можешь нормально объяснить, что происходит? — Нике пришлось и самой повысить голос, чтобы хоть как-то прервать эту истерику.

— Это все ты! Со своим фильмом! И зачем я тебя каждый раз с крыши стягивала? Лучше бы ты сдохла тогда, меньше проблем нормальным людям было бы!

А вот это уже был удар по больному, осознанный и злой. Ника не слишком любила вспоминать те дни, когда прыжок с крыши был одним из вариантов на рассмотрении. Но спасла ее не Даша, да и замгарин тут ни при чем, так что у сестры не осталось прав копаться в прошлом.

Это ранило, а вот кое-что другое удивляло. Фильм вышел уже давно, и тогда она с опаской ожидала реакции сестры, однако Даша продолжала коситься на нее все с тем же презрением.

Потом фильм запустил цепную реакцию, и вот тогда Даша стала совсем редко ночевать дома, но все равно молчала.

Впрочем, долго искать причину истерики не пришлось, Даша выдала ее сама.

— Борю арестовали! Когда он вышел защищать свои права!

— Знаю я, как вы защищаете свои права… И не ори на меня, и без тебя голова болит.

— Да плевать мне, что у тебя болит! Боре шьют уголовку! Просто за то, что он бросил в сторону одного из ваших дуболомов камень! Он даже не попал! А его чуть ли не террористом выставляют!

Под «вашими дуболомами» наверняка подразумевается полиция, которая для адептов такое же быдло, как и все остальные. Как бы объяснил эту ситуацию Аверин, что бы он сказал?

Пожалуй, что сейчас обязательно будут перегибы. Что полиция покажет силу куда больше, чем следовало бы, и запустит в толпу страх, стараясь поскорее унять беспорядки на улицах. Вероятнее всего, у них получится. Недовольство привычно переместится на кухни, а улицы станут мирными… Или нет. Адепты были куда менее предсказуемы, чем просто злая толпа.

— Не так уж важно, что ему предъявляют сейчас, — сказала Ника. — Если будет вести себя тихо и лишний раз не отсвечивать, отделается штрафом и пойдет домой.

— Этого вообще не должно было случиться!

— И не случилось бы, если бы вы не нарывались.

— Мы нарывались? Да у нас забирают самое дорогое — с твоей подачи, между прочим!

Даша наконец перестала на нее бросаться, но не потому, что образумилась, а потому, что устала. Она тяжело дышала, опираясь рукой на стол. В красных глазах, опухших от слез, читалась такая жгучая ненависть, что Нике стало не по себе.

Это ведь не игра и не детское «ненавижу», которое на самом деле ничего не значит. Даша действительно ненавидела ее — как злейшего врага. И убить хотела по-настоящему, просто не могла. И о том, что не позволила умереть когда-то, тоже сожалела по-настоящему.

Ее младшая сестра! Родная сестренка, которую она в детстве таскала на руках, которую любила, всегда… и всегда собиралась любить. Разве эта связь не должна значить больше, чем какие-то привычки и убеждения? Разве любовь не побеждает все?

Не в реальности так точно. Оказалось, что иногда любовь умирает быстро, а иногда загнивает медленно, незаметно, пока ничего уже не остается, только место для ненависти.

А хуже всего то, что иногда это нельзя предотвратить и изменить. Близкий человек просто выбирает не тебя, это его воля и его право. Остаются только осколки воспоминаний — и новая неизбежность.

— У меня больше нет сестры, — сквозь сжатые зубы процедила Даша. — Надеюсь, ты это понимаешь?

— Да, — кивнула Ника. Она не представляла, как у нее получается говорить так спокойно. — Я понимаю. Я только надеюсь, что ты будешь счастлива с тем, что выбрала.

Ненависть стала такой сильной, что Даша просто не могла больше находиться с сестрой в одной комнате. Она рванулась прочь, а через пару секунд в прихожей хлопнула дверь. Ника осталась в квартире одна.

Она не знала, что делать дальше. Правильным казалось плакать, а слез просто не было. От этого становилось хуже.

И все равно, даже сейчас, даже после всего этого, столько отдав, она понимала, что не поступила бы иначе. Верный путь — он ведь не всегда простой или даже приятный. Он верный, потому