Жан д’Эстиве предъявил обвиняемой и суду, вновь собравшемуся в полном составе, целых семьдесят статей обвинительного заключения, которые было решено сократить до двенадцати основных пунктов. А 2 апреля эти тезисы были сформулированы. С них сняли копии, которые отправили на экспертизу ведущим богословам и юристам. Преимущественно в Париж. Но не только туда. К слову, в Париж их повезли члены трибунала и старые однокашники Кошона – Бопер и Миди. Для того чтобы передать коллегам суть этих статей. И возможно, для того чтобы объяснить, какое именно экспертное мнение здесь требовалось. Но последнее – это лишь мой домысел.

Итак, что же было в этих статьях? Во-первых, Жанне ставилось в вину то, что она носит мужскую одежду. Прошу обратить внимание, что никто не ставил ей в вину ношение доспеха и ношение мужской одежды под доспех. Как известно, на женскую одежду доспех надеть крайне затруднительно, так что приходится носить мужское. Ношение доспеха и оружия Церковь женщине де-юре инкриминировать не может. Может не одобрить, но не строить на этом обвинение. Бывали моменты, когда в священной истории женщины брались за меч и даже вели воинов. Достаточно вспомнить победу народа Израиля под предводительством пророчицы Деворы над жителями Ханаана. А раз Библия дает прецедент, значит, инкриминировать доспех, меч, штандарт и штаны (шоссы) Жанне никак нельзя. Нельзя в военное время. Но можно в мирное. Почему же Жанна не носила платья в часы мира? Демонстрировать принадлежность к своему полу в Средние века было штукой общеобязательной, за исключением карнавалов и форс-мажоров.

Жанна д’Арк во время осады Орлеана

Ок. 1890. Wikimedia Commons

Во-вторых, Жанна отказывалась признавать авторитет Церкви и власть церковной иерархии над собой. Она говорила, что папа, святой наш отец, епископы и священники и прочие люди Церкви, включая ее почтенных судей, действительно существуют затем, чтобы хранить веру и учить народ. Но лично она будет подчиняться не Церкви земной, воинствующей, а лишь Церкви небесной, торжествующей. То есть она ставила себя наособицу от всего христианского мира. По сути, она претендовала на святость и на право называться пророчицей.

В-третьих, Жанна отказалась передать суду, что она рассказала дофину, то есть она запиралась под следствием.

И в-четвертых, самое важное. Голоса. От кого они были? Жанна твердо стояла на том, что она слышала голоса Бога и Его святых. И здесь сложно. В вопросе о голосах богословы той поры не могли прийти к однозначному выводу. Логика судей была следующей: древо узнаете по плодам. Если человек наслушался голосов и убил своих родственников, то голоса были не те. А если услышал и покаялся, облачившись во вретище, и понес Христову истину миру, то те голоса – всем голосам голоса. Не стоит забывать, что и у апостола Павла были голоса (и даже видение), и это сделало его апостолом. И у святого Доминика. И у святой Екатерины Сиенской. И даже у папы Иннокентия, который видел монаха, поддерживающего своды падающей Латеранской базилики. Так что сам факт того, что Дева слышит голоса, – просто факт, абсолютно приемлемый для той эпохи.

Но в ситуации Жанны вопрос о голосах был сложным. Ее голоса имели четкую политическую окраску. И как тут быть? Богословы Карла, которые внимательно допрашивали ее, когда она прибыла к королю для подвига, нашли ее голоса вполне приемлемыми. Да, это богословы из другого политического лагеря. Но образование они получали там же, где и Кошон, – в Париже. И осудить ее сейчас за голоса – значит положить раскол еще и в университетском мире. А это никому не надо.

Вот если бы она была дьяволопоклонницей, тогда голоса можно было бы приписать лукавому. Смотрите, как получается. Сами голоса – это просто факт, не хороший и не плохой, пока не выяснен их источник. Политическую ангажированность голосов к делу не пришьешь, суд-то, по факту, церковный. А дьявола в ее показаниях нет нигде. Почти – в родной деревушке она с друзьями играла на поляне у старого дерева, которое называли древом фей. Но для обвинения этого очень мало. Если инкриминировать это, тогда всю Францию можно сжечь. Где нет древа фей, обязательно найдутся нехорошая поляна, чертов бор, ручей рогатого или подвал горбатого.

Я это дерево вспомнил лишь за тем, чтобы показать, как тщательно судьи искали, к чему прицепиться, ища повод обвинить ее в связи с нечистым, чтобы спокойно сжечь в один ход.

По голосам судьи так и не сошлись. Кто-то видел в них признак дьявольской одержимости. Кто-то – помешательство ума. Кто-то считал, что раз она за Карла, то это точно от Сатаны.

Пытать за запирательство перед следствием ее, к слову, не рискнули. Большинство судей высказались против. Кроме того, во время так называемых увещеваний, когда обвиняемому демонстрируют орудия пыток, Жанна под протокол заявила, что заранее отрекается от всего, что скажет под пыткой, так как будет говорить не она, а слабое тело. Да и некрасиво бы вышло: городили такой процесс, созвали столько знающих людей, а признание пришлось выбивать силой. Сплошное посрамление учености.

В придачу эксперты Парижа и иных мест вынесли свой вердикт – не дьяволопоклонница. Просто еретичка. Отрицающая авторитет кафедры Петра. А значит, раскольница. И да, Париж признал голоса кознями лукавого. Но тут тонкий момент. Жанна не подписывала контрактов, не летала на шабаши и не участвовала в черных мессах. Она девственница, и артефактов при ней никаких злокозненных не обнаружено, да и свидетели не могут ничего конкретного сказать по этому вопросу. Но она по неопытности в распознании духов приняла голос тьмы за голос Неба. Дьявол ее просто обманул, не зря же он Отец Лжи. Он и Еву обманул, профессия у него такая.

Сжигать глупую девку совершенно не за что. Жанне нужно лишь отречься от голосов, признать, что авторитет Рима распространяется и на нее, и да, переодеться в платье.

Кошон был, вероятно, в бешенстве. Его alma mater, на благо которой он трудился всю жизнь, так его подставила. Но делать было нечего, нужно было завершать.

24 мая Жанну, облаченную в платье, вывели на площадь кладбища Сент-Уэн, на которой собрался весь город. Многие из горожан впервые за это время увидели Жанну. На площади были воздвигнуты помосты для судей и приготовлен костер. Зрелище обещало быть торжественным и мрачным.

Мученичество святой Жанны д’Арк: сожжение на костре

Гравюра на дереве, неизвестная дата. Wellcome Collection

Кошон, окруженный сонмом прелатов, с высоты помоста обратился к Деве, требуя от нее принять волю судей. Она же просит передать ее дело папе, в Рим. На что ей ответили, что данный суд для того и создан, чтобы вершить дело на месте и в последней инстанции. Трижды ей предложили отречься, трижды она отказалась. Кошон начал чтение приговора, палачи оживились.

Но тут произошло неожиданное. Жанна перебила судью. И перебила не затем, чтобы сказать очередную колкость. Она изъявила покорность. Что следовало за этим, представить несложно. Мхатовская пауза, опешившие судьи, гомон толпы. Кто-то радовался за девушку, которая вырвалась у всех на глазах из рук палача. Кто-то шумно негодовал о сорванном зрелище.

Зрелище действительно сорвалось. Кошон предложил подписать Жанне отречение, и она его подписала. Кто-то видит в этом страх юной девушки перед костром, кто-то – продуманный план побега (ее же в тюрьму посадить должны как раскаявшуюся грешницу, примиренную с Церковью). Я не знаю, что сказать. Но сжечь ее в тот день не удалось.

Ее вернули в камеру. Она приняла волю судей и теперь должна была доживать свой век на хлебе скорби и воде раскаяния. Но судья хотел вовсе не этого. И в одну из следующих ночей произошла поистине грязная история. Ее одежда, женская одежда, была похищена. На месте похищенного платья лежали мужские вещи. А в каменных замках бывает холодно. Да и стыдно ходить раздетой перед двумя стражниками, которые неотступно находятся в камере.

И Жанна одевается в свои старые мужские вещи. И это становится вторичным падением в ересь. С известным результатом.

Ее костер был разожжен 30 мая. Кошон собрал самых лучших