Жанна отказалась дать клятву, что не будет бежать из тюрьмы. Она сказала, что это естественное право всякого пленника и она не имеет ничего против того, чтобы им воспользоваться. Судьям пришлось удовлетвориться клятвой стражи, что они будут надежно ее стеречь, но никак на нее не посягать. Бой первого допроса она выиграла.

На следующих заседаниях, материалы которых сохранились прекрасно, Жанну допрашивают так, чтобы она запуталась и оговорила себя. Один допрос длился по три-четыре часа, иногда в день проходило по два допроса. Кошон не допрашивает Жанну сам. Эта роль отдана нескольким следователям, которые постоянно меняются. Но самые известные из них – Жан д’Эстиве и Жан Бопер, старые товарищи Кошона. Монстры богословия и права. Стоит заметить, что в этом практически не принимает участия доминиканец Леметр, тот, чье присутствие и делает этот процесс инквизиционным. Он вообще пытается самоустраниться от этого дела.

Сами допросы строятся по следующей схеме: подозреваемую (помним, что обвинение еще не предъявлено) спрашивают обо всем и сразу. Как она покинула Вокулер, что она писала англичанам в Орлеан, с кем она дружила в детстве, что она изобразила на своем фоньоне, где она любила играть в Домреми, как она относится к герцогу Орлеанскому, во что был одет архангел Михаил из ее видений, где она стояла во время коронации Карла, что она сказала своему оруженосцу д’Олону перед тем, как они попали в плен, любит ли Бог англичан – и все в таком духе. И да, вопросы повторялись. Из допроса в допрос, изо дня в день.

Судьи хотели поймать ее на противоречиях, найти нестыковки в ее показаниях. И просто вывести из себя. Но у Жанны была отличная память, и обычно она отвечала, что на этот вопрос уже давала ответ, смотрите в протоколах. Да и ее самообладанию можно было позавидовать.

Вот что через двадцать лет скажет секретарь трибунала Маншон:

«Жанну утомляли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа. И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных каверзных вопросов, ее допрашивали после полудня еще в течение двух-трех часов. Не переставали менять сюжет и переходить от одного вопроса к другому. Несмотря на эти резкие переходы, Жанна отвечала осмотрительно. У нее была великолепная память. “Я уже отвечала вам на это”, – говорила она очень часто и добавляла, указывая на меня: “Я полагаюсь в этом на секретаря”»[10].

А вот слова помощника инквизитора Изамбара де ла Пьер (он присутствовал почти на всех допросах, в том числе и на тайных):

«Жанна была молоденькой девушкой – девятнадцати лет или около того, – необразованной, но наделенной светлым разумом. И эту бедную девушку подвергали таким труднейшим, тонким и хитроумным допросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. Так перешептывались между собой многие присутствующие.

Очень часто, даже когда ее спрашивали о предметах, в которых она была совершенно невежественна, Жанне случалось находить правильные ответы, как это можно видеть по протоколу, составленному с точностью секретарем Маншоном.

Среди многочисленных речей Жанны на процессе я отметил бы те, в которых она говорила о королевстве и войне. Она казалась тогда вдохновленной Святым Духом. Но, говоря лично о себе, она многое придумывала. Все же я не думаю, что нужно было осудить ее за это как еретичку. Иногда допрос Жанны длился три часа утром и возобновлялся после полудня. Так, я часто слышал, как Жанна жаловалась, что ей задают слишком много вопросов»[11].

Процесс шел ускоренно, и подозреваемую допрашивали ежедневно. С 10 марта допросы стали совсем уж тайными. Они велись в камере Жанны в присутствии пары судей, нескольких помощников и нотариусов. Дело в том, что многие судьи начали роптать: зачем такой странный метод ведения допросов, почему судья не допрашивает подследственную сам, как того требует процедура? Почему он гонит следствие? После допроса положено день, а то и два посвятить вдумчивому изучению полученного материала. Составить коллегиальное мнение, новый список вопросов и только потом допрашивать дальше. Зачем тут собрали чуть ли не университет легистов и богословов, если им не дают выполнять свою роль?

Но и это еще не все. Кошон, осудивший Жанну на смерть еще до того, как начался процесс, разрешил себе действовать совсем уж грязно. Среди помощников нашелся некий Луазелер, который согласился сделать для Кошона одну работенку. Он направился в камеру Жанны, выдал себя за прибывшего тайно священника, земляка и единомышленника и разговорил нашу героиню.

Однако нотариусы трибунала, которые присутствовали в соседней камере и слышали все через отдушину, отказались фиксировать показания, полученные таким образом. Второго провокатора Кошону найти не удалось. Но какую-то помощь он ему оказал. Луазелер регулярно «исповедовал» Жанну, которая не знала, что разговор подслушивается судьей, зато тот, в свою очередь, знал, на что можно будет надавить, а где ничего не выйдет.

Однако, судя по материалам дела, особой помощи от Луазелера не было. Через неделю закрытых заседаний Кошон закончил следствие. Он выжал из Жанны все, что мог. Пора было переходить к обвинению.

Приговор

Мы оставили наших героев в конце марта 1431 года, в тот самый момент, когда судейская коллегия, равной которой по размаху еще, вероятно, не видывало французское королевство, готовилась предъявить обвинение. Следствие осталось позади. Были допрошены люди, знавшие Жанну, была допрошена сама Жанна, и теперь судьям предстояло собрать воедино результаты и огласить суровое обвинение. Такое, перед лицом которого наша героиня не могла бы оправдаться.

Солдаты захватывают Жанну д’Арк в плен и уводят ее

1851. Rijksmuseum

Как мы помним, ее хотели обвинить в колдовстве и ереси. Это разные по составу преступления. Колдовство – сознательный сговор с дьяволом, ересь – неверное толкование догмата или канона. Первое, как вы понимаете, намного тяжелее.

Человека, изобличенного в колдовстве, формально отлучали от Церкви (ведь фактически он сам себя отторг от церковного общения) и передавали светской власти. Это костер в один ход. С ересью дело обстояло сложнее. Еретику предлагали покаяться и отречься – с применением различного рода увещеваний, словесных и не только. Могли и пытать. Да, пытки в инквизиционном судопроизводстве появлялись только на этом этапе. Подследственного, как правило, не пытали. А вот обвиняемого уже могли. И если человек каялся (а с теми методами каялись обычно все и сразу), то на него возлагали епитимью разной степени тяжести (от штрафа до пожизненного заключения), заставляли прилюдно подписать отречение от ереси, и формально дело на том заканчивалось.

Но если человек попадался на том же самом второй раз, то с дела сдували пыль, объявляли человека упорным, нераскаявшимся еретиком и только тогда отлучали от Церкви и передавали светской власти и ее суду, суровому и несговорчивому. И это, как вы понимаете, костер в два хода.

Хотя был еще один вариант: преступник, признанный еретиком, отказывался покаяться. И снова костер в один ход.

Кошон имел острое желание отправить Жанну на костер сразу. Причин тому несколько. Объявить женщину, столько сделавшую для коронации Карла, колдуньей, орудием Сатаны – мощный политический ход, который ударит по Карлу очень сильно. И опять же, продемонстрирует всем, что, несмотря ни на что, ему, Пьеру Кошону, удалось-таки сделать красивый процесс. Если получится сразу приговорить ее к костру, то все несостыковки, которые случались по ходу дела, быстро забудутся. Finis coronat opus. И последнее. Из тюрем, даже из очень надежных, бегут. А Жанна уже пробовала бежать и вовсе не скрывала, что обязательно попытается еще. Так что нельзя ограничиваться епитимьей и вечным заключением. Да еще и война идет, все так нестабильно. Кроме того, это же выйдет страшно некрасиво. Такой суд устроили, люди приехали, все старались, работали. И для чего? Для того чтобы вынести суровое порицание?

27 марта, через десять дней после последнего допроса Жанны, по распоряжению Кошона член трибунала