— А потом куда их? — поинтересовался Рощин.

— В Сабурово. А там передадут в Пограничную — японской военной миссии.

— И они обязаны так же поступать? — спросил Рощин.

— По правилам — да, а на деле — держи карман. В соседнем полку в конце ноября трое бойцов понесли ужин на Одинокую и заблудились. Темень, пурга с ног валит. Они блуждали, блуждали, видят: дело плохо, и давай кричать. А зашли метров на четыреста на ту сторону. Там и взяли их. День прошел, два, неделя. Запросил полковник миссию. «Пообморозились все, говорят, спешно отправили в Муданьцзян». А еще через неделю уже другими путями узнали… — Козырев смолк на минуту, — один умер от пыток, второго искололи и, согласно своем порядку не оставлять следов, пристрелили в застенке. Третьего чуть живым отправили в Харбин в какой-то особый отряд, наверное, с усовершенствованными пытками. А посмотрел бы, что они у нас вытворяют. Есть даешь — мисками бросаются: не то подал: пугают — харакири сделаем. Махнешь рукой — дуй, мол, это дело твое. Пошепчет, пошепчет, а не режется. Правда, так больше поступают офицеры и унтеры. Солдаты без них сговорчивей.

Из-за поворота показались трое верховых в белых маскировочных халатах. У двоих поперек седел лежало что-то массивное. Впереди третьего быстрым шагом шел длинный мужчина.

— Наши… подождем, — приглядываясь, проговорил Козырев. Он направился навстречу конникам. Рощин пошел за ним.

— Задержан один нарушитель. Двое убиты в перестрелке, — доложил старший. — Обнаружен вещмешок с консервными банками. Предполагаю, взрывчатка: тяжелый.

— Что-то знакомое, — начальник погранзаставы подошел к задержанному и всмотрелся в его лицо. Потом отошел шага на два и, словно любуясь, окинул того с ног до головы. — Рябоконь? — спросил он.

Задержанный промолчал.

— Не желаете знакомиться здесь?

— Знакомы, хрипло отозвался диверсант, поняв, что дальнейшая игра бессмысленна. — Ведите скорей, а то в этой шубе замерз, — кивнул он на шинель.

— Это кто? — указал Козырев на убитых.

— Не знаю, японцы брали всех подряд. Попробуй откажись, — нехотя ответил Рябоконь.

— Начал во здравие, а кончил за упокой, — проговорил Козырев, разгадав его хитрость. — Золин где?

— Такого не знаю.

Козырев ничего больше не спрашивал. Он молча махнул конвою рукой в сторону заставы.

Глава седьмая

1

Станислав Ферапонтович Чекман приехал на Дальний Восток накануне конфликта на КВЖД. Приехал навестить сынка-пограничника, да так и остался. Устроился работать стрелочником на станции и зажил в городе Уссурийске. Сына, как он говорил, направили на учебу. А после военная служба забросила его куда-то далеко, он и не писал.

Сочувствовали соседи Чекману, сетуя на неблагодарность «теперешних детей». В 1936 году женился он на овдовевшей Арине Марковне Теляшовой. Мужа ее, сцепщика, подобрал Станислав Ферапонтович с проломленным черепом на станционных путях. Любил покойный Теляшов перехватить «для тепла». Видно, захмелевшего и стукнуло вагоном. Поплакала Арина Марковна, да не вернешь. А через год Чекман уже хозяйничал во дворе Теляшовой.

Года три тому назад заходил к Станиславу Ферапонтовичу земляк, крепко хвалил житье-бытье там, дома. И потянуло Чекмана неудержимо на Запад. Но оказалось не так-то легко оторвать Теляшову от насиженного места. Так и воевали между собой.

Бросил колобродить Станислав Ферапонтович только с началом войны, притих.

— Пустые глаза у тебя стали, Ферапонтович. Смотри, чтоб не вышло какой беды, — беспокоилась за него Теляшова.

— Ничего, Марковна, сдержусь. Горе-то, знаешь, какое навалилось…

Сегодня после смены Чекман зашел в буфет. До войны каждый раз выпивал кружечку, другую пива под зарплату. Время от времени случалось пивцо и сейчас. Покалякал Станислав Ферапонтович со скучающим буфетчиком и направился домой.

В зале ожидания переливался неумолкающий шум людского говора. Пассажиры, все больше военные, спорили, смеялись, резались в «козла», торопились на проходившие поезда.

Равнодушно окидывая глазами привычную картину, Станислав Ферапонтович вдруг встретился взглядом с плотным красноармейцем. Тот стоял около двери, облокотившись на пустовавшую стойку газетного киоска. Правый глаз его скрывала повязка, левый, не мигая, смотрел на Чекмана. «Что за черт? Не галлюцинация ли?» — он не спеша протолкался к выходу и у самых дверей незаметно оглянулся. Ему показалось, что одноглазый внимательно за ним следит. Лоб Чекмана покрылся каплями холодного пота. «Поразительное сходство. И один глаз. Не может этого быть!» — обеспокоенно думал Чекман, шагая по виадуку над железнодорожными путями. Тяжело спускаясь по лестнице, он снова обернулся и на фоне вечернего неба различил размеренно шагавшего за ним красноармейца с белевшей повязкой на лице. Чекман больше не сомневался. «Значит, ко мне. Идиоты! Такого теленка направили!»

Красноармеец догнал Чекмана на Проспекте и молча пошел шагах в двух позади. Стрелочник ощущал на себе его сверлящий взгляд. Свернув на Деповскую, Чекман остановился и подождал, пока красноармеец с ним поравняется.

— Здравствуйте, товарищ! Не посоветуете местечко для ночлега? — быстро спросил тот.

Чекман, не отвечая, разглядывал его, хотя молчание становилось опасным и тягостным. «Чертищев, дубина одноглазая».

— Нет, браток, этим ведает комендант. К нему и обратись, — не спеша ответил, наконец, стрелочник и, оглядевшись по сторонам, медленно зашагал дальше. Чертищев опять догнал его.

— Ваше благородие, мне за вами идти? — спросил он шепотом.

Чекман повернул к нему искаженное злобой лицо. Он уже не напоминал добродушного Станислава Ферапонтовича. Полковник Белозерский сбросил маску.

— Замолчи, ты! — прошипел он. — Иди за мной, да смотри у меня!

Чертищев съежился. Он знал, что полковник слов на ветер не бросает. «Вот шкура! Все такой же. Еще пристукнет, — испугался Чертищев. — А что, если свести счеты за брата с его высокоблагородием?» — подумал он, но тотчас же отбросил эту мысль.

Чекман остановился у калитки небольшого домика.

— Запомни: случайно встретились, и ты напросился в постояльцы… Да смотри мне!

Переступив порог дома, Станислав Ферапонтович мягко проворковал:

— Принимай, Марковна, ночлежника.

Арина Марковна не удивилась. Чекман и раньше приводил ночлежников, но то были чаще командиры. Он с ними подолгу «точил лясы», охотно доставал спиртное, но сам не увлекался.

— Милости просим! Чем богаты, тем и рады. Раздевайся, сынок, — засуетилась старуха. — Шинельку вон туда вешай — и к столу.

«Хорошо живут, — оглядывая комнату, подумал Чертищев. — У наших против них — как в хлеву».

Чекман неторопливо разделся и, крякнув, присел к столу. Он незаметно подмигнул Чертищеву, показывая двумя пальцами полуштоф. Тот сообразил, что от него требуется.

— А водочки, хозяин, достать нельзя?

— Да как сказать? Скажешь нельзя — обманешь, скажешь можно — тоже может обман выйти. Как, Марковна?

— Оно, вроде, и не к чему. А там — смотрите, дело хозяйское. Мне сходить нетрудно, — она накинула платок и взяла поданные Чертищевым три червонца. Удивленно повертев их перед глазами, Марковна засмеялась. — За это, сынок, сейчас не