вежливостью прервал его Рябоконь. — Я могу показать в ней, где находится дом главнокомандующего Приморской армией, и рассказать, какая семья у начальника погранзаставы вашего направления — Козырева. Мне лично нужен кто-либо из агентов, кто этими днями был на той стороне, а не карта. И притом не здесь, а на границе.

Икари недовольно засопел, но, вспомнив приказ Танака относительно перебежчика, возражать не стал.

Через час Золин, Рябоконь и Козодой, от которого ни на шаг не отходил конвоир, лежали на Офицерской сопке.

— Видишь, товарищ господин… Тьфу ты, черт! Простите, — испуганно взмолился Козодой. — Видите, полоска идет по осоке? Это — канава. По ней идти не опасно, не минирована. Я сам думал по ней переходить, — и Козодой горестно вздохнул. — А вон — застава Козырева. Обходить ее нужно справа, а то в левом углу собаки. По той, вон, дороге движутся ночью и пешими на лошадях, и с вездеходами за продуктами в тылы…

— С чем, с чем? — переспросил Золин.

— Вездеходы… Санки такие. Новожилов придумал. Ну и назвали их вездеходами.

— Он что же — конструктор этот Многожилов или так себе?

— Да нет, вроде так себе. Но башковитый! Фамилия — Новожилов.

— А какого черта ты дезертировал, господин-товарищ? — вдруг спросил Золин.

— Платформами не сошелся, — заржал Рябоконь.

— Да я думал податься до Гитлера, маслобойня и мельница у нас на Екатеринославщине, — Козодой помолчал. — Да и комиссар цепляться начал, все вынюхивал. Ну, а грехов у меня много…

— Ты что же, коммунистов убивал? — поинтересовался Рябоконь.

— Да и коммунистов, и так, кто мешал, — уже бахвалился Козодой.

— Тебя, гниду, и самого нужно убить, — сердито выговорил Золин. — У меня отец был палач, мне туда нельзя да и незачем. Я им не прощу того, что они заставили меня скитаться по трактирам, добывать гроши, отняли двадцать четыре года жизни. А ты отчего бежал? У тебя ни там ни черта не было, ни здесь. Маслобойка! — Золин вдруг рассмеялся. — А кто тебе морду разукрасил?

— Да ихний хозяин. Танака, что ли?

Услышав имя своего начальника, конвоир неожиданно встрепенулся и приподнялся: «Доко-ни? Ги-и-де?» Козодою показалось, что унтер собирается его бить. Он вскочил, вытянулся и, отдавая честь, плаксиво запричитал:

— Виноват, господин японец. Больше не буду…

Золин, молниеносно свалив Козодоя ударом ноги на землю, навалился на него всем телом.

— Вот дрянь! За это расстрелять тебя мало, — зло пробурчал он. — Какого черта задумал столбом торчать? Сам говорил, что днем и ночью за сопкой наблюдают. Тем более — твоя харя сразу вызовет подозрение.

— Забери это дерьмо! — бросил по-японски Рябоконь так ничего и не понявшему конвоиру.

По дороге назад Золин, уверившись в успехе, весело насвистывал кадриль. Уже у Новоселовки он повернулся к Козодою и насмешливо проговорил:

— На-ка, маслобойщик, мою шапку. Тебе подыхать все равно в чем. А мне давай свою, буду привыкать носить ее.

Козодой снял с себя ушанку, посмотрел на нее и, часто замигав глазами, передал Золину.

10

Опасения Золина, что с границы могут заметить Козодоя-Кривоступенко, оправдались. Только что старший политрук собрался идти на беседу с бойцами, как за дверью раздались торопливые тяжелые шаги. «Федорчук! — узнал по тяжелой походке Бурлов. — Он же сегодня дежурит. Может, что случилось? Позвонил бы.

Почему он ушел с пункта?» — недоумевал Федор Ильич.

Федорчук без стука ворвался в блиндаж. Но, спохватившись, вышел обратно и постучал в дверь.

Получив разрешение войти, он с ходу начал докладывать:

— Бачив гадюку! От не поверите, бачив! Оцимы глазамы бачив!

— Подождите, подождите, — остановил его политрук пододвигая табуретку. — Садитесь и рассказывайте не торопясь.

— Бачив, сам бачив, — опять заспешил Федорчук, но старший политрук уже не перебивал. — Наблюдаю за Офицерьской. Дивлюсь: як схватытся! Руками взмахнул, як хто его дрючком по голови ударил, и упал. Вин, гадючья его душа, я его погану образину за сто километров угадаю. И там же, де вин, мельк, мельк — черная шапка… Поторчала и бильше не появлялась. Вин, сучья кровь!

Политрук переспросил:

— Значит, вы видели на Офицерской изменника Кривоступенко?

— Так точно! — отчеканил Федорчук, вставая. — И еще одного с ним, только не японца.

Бурлов задумался.

— У них не было стереотрубы?

— Нет. Стереотрубу я б сразу побачив.

— Ясно, Денисович. Молодец, что не проворонил!

— Ну шо вы, товарищ старший политрук! Як можно? — обиженно прогудел Федорчук.

Федор Ильич подошел к телефону.

— Дайте мне Сторожа. Сторож? Попросите обязательно к телефону Сторожа. Добрый вечер! Говорит Орлов. У меня есть для тебя кое-что. Нет, про них. Открыто? Федорчук на Офицерской видел изменника. Да, да. Тот схватился в рост, но его сбили с ног. Рядом с ним лежал еще один в черной шапке, наверно, белогвардеец. Ожидаешь гостей? Понятно…

Сообщение Федорчука взволновало разведчиков. Федору Ильичу пришлось пересказать его.

— Ко мне как-то приходил товарищ Земцов, — объявил он в конце, — и предлагал написать в Наркомат иностранных дел, чтобы дипломатическим путем помогли вернуть изменника. Этого делать незачем, потому что Кривоступенко нам не нужен. Да и японцам он скоро надоест. Товарищ Федорчук видел сегодня, как эта гадина показывала шпионам, где и что у нас происходит. Вот и все, что им нужно от него. А потом его просто уничтожат. Он презренный изменник, трус и вычеркнем его из своей памяти. Ну, а свой недогляд нам надо быстрей исправить. Кривоступенко рассказал японцам о расположении батареи Нас освободили от ночных дежурств на боевых порядках, чтобы мы скорей закончили перемещение своих объектов. Нас освободили, а кому-то, значит, вдвойне приходится дежурить.

Теперь, когда наблюдения Федорчука внесли определенность, бойцы вздохнули свободней. Варов сразу же предложил:

— Нужно сделать так: установить, сколько на человека норм приходится. Кончишь за пять дней — переходи на ночное дежурство. За шесть — тоже пожалуйста.

— И што ж ты там будешь один робыть? Писни спивать? — перебил его Федорчук. — Це ж не в бани заслонки вмазувать.

— Да-а, — невозмутимо согласился Варов. — Правильно, товарищ старший Федорчук.

Разведчики дружно захохотали, и Бурлов подумал, что нарушенный ритм жизни батареи налаживается. Утихомирившись, бойцы охотно высказывали свои мысли. Последним, робко, вроде боясь, что ему откажут, попросил слово Селин. Он долго не мог начать, выражение муки застыло на его сильно похудевшем лице.

— Отец — член партии с 1924 года… Не посрамил своего имени. Два брата воюют, один погиб смертью героя. Я — его губы задрожали. — А я вот, проспал на посту. Мою вину можно искупить только кровью, и я прошу командование и вас, товарищи бойцы, доверить мне еще раз и при первой возможности направить на фронт.

Батарейцы молча и выжидающе смотрели на командира. Присутствовавший на беседе Рощин медленно проговорил:

— Мы