сломить, превратились в «мертвую» полосу. И если в Токио еще многие считали, что сопротивление русских легко преодолеть, то генерал Умедзу не разделял этого мнения. Он считал, что его армия предназначена для завершающего удара по Советам. И этот удар может стать последним только тогда, когда основательно пошатнется фронт России на Западе…

Первые три дня Умедзу инспектировал части харбинского гарнизона. На четвертый — посетил отряд. С лабораториями и производственными помещениями главнокомандующего знакомил сам генерал Исии. Их сопровождала группа ведущих специалистов.

В главном корпусе Умедзу осмотрел цилиндрические котлы, в которых приготовлялась питательная среда из агар-агара и мясного экстракта.

— Обе системы котлов рассчитаны на восемь тонн питательной среды. Это дает возможность в течение месяца снимать триста килограммов бактерий, — пояснил Исии, чувствуя как обычно в таких случаях возбуждение.

Следующее отделение было заставлено плотными ящиками. Заглянув через отверстие в один из них, главнокомандующий брезгливо поморщился. Там копошилась живая масса блох.

— Это главные силы моей «армии», господин главнокомандующий, — улыбнулся Исии. — Все они заражаются, и каждая несет смерть.

Умедзу быстро миновал длинные ряды ящиков, прошел через предупредительно открытые двери дальше.

— Противный запах. Как в зверинце, — заметил он.

— Здесь расположены «обслуживающие войска», — Исии сдвинул с одного ящика крышку.

Между узкими решетчатыми перегородками метались крысы. Они смотрели на людей голодными, блестящими глазами, зло повизгивая.

— Сколько их в этом корпусе? — спросил главнокомандующий.

— Более десятка тысяч, господин главнокомандующий. Их содержат впроголодь. При необходимости крысы получают зараженное мясо и заражаются сами. Их кровь потом становится пищей и источником заражения блох, — доложил Исии.

Во внутреннем корпусе, без окон, при электрическом свете, Умедзу увидел в глухих камерах с толстыми застекленными дверями прикованных к стене людей. «Китаец, европеец, женщина», — мысленно отмечал он, догадываясь об их назначении.

— Здесь мы испытываем силу бактерий, — пояснил. Исии. Его глаза скучно скользили по камерам, не замечая в них людей. И только в своем кабинете, от потолка до пола увешанном схемами, чертежами, эскизами, иллюстрирующими результаты применения бактериологического оружия, Исии снова ожил.

— Венец нашей работы, — погладил он сухой бледной рукой глянцевый корпус бактериологического снаряда. Это была бомба «И», которой не имел еще мир. Ей он посвятил двадцать лет мучительных исканий. И он гордился ею. Теперь он жил только для нее.

Через час машина Умедзу, волоча длинный шлейф пыли, направилась к опытному полигону отряда Семьсот тридцать один. Дорога пролегала по узкой сумрачной пади. Главнокомандующий откинулся на подушку сиденья и по привычке закрыл глаза. У станций Аньда, проскочив под угрожающе нависшими над дорогой скалами, машина вырвалась на широкое плато. Там виднелись столбы с прикованными к ним людьми. Их головы были прикрыты металлическими щитами. У некоторых такие же щиты защищали и туловище. Обнаженными оставались лишь отдельные участки тела. Взглянув на полигон, Умедзу спустился в глухое железобетонное убежище. Усевшись около стереотрубы, он кивнул головой смотревшему на него Исии.

— Прошу начинать.

Тот поклонился.

А В левом углу полигона, господин главнокомандующий, десять бревен[11] в пяти, метрах друг от друга, — пояснил Исии и громко скомандовал: — Сектор шестой! Огонь!

В пятидесяти метрах от прикованных людей поднялся столб земли, огня и дыма — электрическим током была взорвана осколочная бомба. Подопытные люди судорожно задергались, закорчились, послышались дикие, душераздирающие вопли раненых.

— Опыт удачный! — довольно доложил Исии. — Все десять получили ранения, а с ними — и сибирскую язву. Через три-пять дней они умрут, возврата к жизни для них нет. — На сухом лице генерала выступили мелкие капли пота. — Сектор четвертый! Чума! Огонь! Сектор одиннадцатый! Газовая гангрена… Огонь! — выкрикивал он в перерывах между грохотом взрывов.

Только к вечеру генерал Умедзу уселся в свою машину. Его усталый взгляд скользил по затянутому дымом полигону, откуда раздавались стоны.

Группа санитаров в специальных комбинезонах уже снимала со столбов человеческие тела. Их долго осматривали, фотографировали, что-то записывали. Потом или бережно укладывали на носилки и грузили в санитарный автобус или отбрасывали в сторону.

— Доклад о результатах представьте к концу недели, — приказал главнокомандующий. — Вместе с докладом прошу список сотрудников, достойных награждения. Что касается вас, то ваши достижения, генерал Исии, выше моих похвал. Их может вознаградить только божественный император. С меня требуйте все, что необходимо для значительного расширения ваших лабораторий, — Умедзу благодарно пожал генералу руку.

После инспекции отряда Семьсот тридцать один Умедзу, чтобы рассеяться, два дня посещал банкеты, дававшиеся в его честь японской знатью.

8

Новый рубеж под расположение центрального пункта батареи был намечен в районе Поющей пади. Природа наградила эту падь необыкновенным даром: в ней, сжатой в одном месте высокими обрывистыми склонами, при движении воздуха слышалось тихое, еле уловимое свирельное пение. Чем сильнее были порывы ветра, тем явственнее звучала свирель. Рощину очень нравились эти места. Начиналась падь от Минеральной горки. В верховье ущелья находилась огромная чаша, рассеченная широкой расселиной. Было ли здесь когда-нибудь озеро, из которого ушла вода, или, может, озера здесь никогда не было, оставалось загадкой.

Падь удовлетворяла и тактическим и бытовым требованиям батареи. На скатах Минеральной, выходившей прямо к границе, оборудовали блиндажи.

Окончив с оборудованием боевых порядков, разведчики торопились построить землянки. Дел было много, и от дежурства на переднем крае батарею временно освободили. Бойцы поняли этот приказ как выражение недоверия командования, хотя Бурлов объяснял, что Он вызван необходимостью ускорить инженерные работы.

Сознание вины разведчики старались заглушить тяжелым, упорным трудом. Расправляясь с твердой, как бетон, мерзлой землей, они оживлялись. Кроме того, подстегивал их вечерний обход Федорчука. Сам он придумал его, сам и проводил. Никто ему не поручал, но, узнав об этом, политрук одобрил: «Правильно, Денисович. Эта и есть чувство партийности».

Выполнив в первый день три нормы, Федорчук решил проверить выработку у других. А потом уже ходил ежедневно. От его мрачного «Скильки», а еще больше от его помощи батарейцы тушевались. Цифры — норма, полторы — произносились виновато и робко. На невыполнившего нормы Федорчук долго смотрел тяжелым взглядом, укоризненно качал головой и тихо вздыхал? «Эх ты!» Это было страшнее всяких осуждений и взысканий. И сам брался за кирку и лопату.

Отношения между бойцами ухудшились. Первым обратил на это внимание Новожилов. Он пришел к Бурлову.

— Товарищ старший политрук, нужно что-то делать. Бойцы начинают сторониться друг друга. По ночам друг за другом поглядывают. Вчера не спалось, гляжу, Савчук поднялся и пошел на двор. Не успел выйти, а дневальный толкнул Зайцева и кивает на дверь. Тот в валенки — и из землянки. Думаю, пойду взгляну. Выхожу — стоит Зайцев за углом в темноте. Спрашиваю: «Ты чего?» — «Да на двор