— Тю, на тебе! — изумленно воскликнул Федорчук, глядя то на собранные патроны, то вслед убегавшему. — Отдам младшему сержанту, як що воны с одной части, — решил он.

Набрав кипятку, Федорчук не спеша направился в вокзал.

— У вас из уха кровь идет, — испугалась старушка-билетерша. — Упали, наверно?

— Ни. В темноте хотив головую столб сбить, — широко улыбнулся Федорчук.

Достав платок, он смахнул кровь. Младшего сержанта он увидел еще издали. Тот обеспокоенно поглядывал на двери.

«Забеспокоився! Значит, его начальник. Зараз доложу по всим статьям… Кондрат, Кондрат! Молодость вспомныв. В драку полиз!» — журил себя Федорчук. Когда до младшего сержанта оставалось несколько шагов, Федорчук, словно споткнувшись, остановился и впился глазами в его шапку.

— Шо таке! Чи бильмо у менэ? — шептал он, ставя чайник на паркет.

— Земляк, что с тобой? — тревожно донеслось из угла.

— Ничего, ничего… — словно в забытье бубнил Федорчук, не отрывая взгляд от шапки младшего сержанта. — «Невже я ошибаюсь? Та ни ж, ни! Оту дирку от пули я сам зашив и закрасив».

Поймав на себе пристальный взгляд Федорчука, младший сержант беспокойно задвигался на месте. На них уже смотрели десятки то настороженных, то насмешливых глаз. Забыв про лежавшие на скамейке винтовки, владелец заинтересовавшей Федорчука шапки торопливо направился к выходу в вестибюль. Федорчук словно ожил.

— Товарищ младший сержант, пидождить!

Тот молча протискивался к двери. Но уже не шел, а трусил рысцой.

— Товарищ младший сержант, пидождить, я кажу!

Федорчук, сбивая встречных, в два прыжка очутился у выхода. Загородив его собою, он сорвал с сержанта шапку, отдернул сзади отворот и прочел: «Кривоступенко».

— Что тебе надо? Нажрался пьяный, так иди, спи. Я пойду к коменданту, — кричал побледневший младший сержант, стараясь выхватить шапку.

— Ты что, земляк, спятил, что ли? — обратился к Федорчуку коренастый боец.

— Он пьяный, — раздался, рядом голос.

— Вы дэ взялы цю шапку? — наконец, хриплым голосом выдавил Федорчук.

Младший сержант съежился. Стало тихо. Протолкавшись через толпу, подошел низкорослый пожилой капитан.

— Вы что, товарищ боец, бесчинствуете?

Федорчук вытянулся и приложил руку к головному убору:

— Ефрейтор вэчэ восемнадцать двести шесть, Федорчук… Цэ шапка предателя…

«Младший сержант» сильно толкнул Федорчука, ринулся в вестибюль и заработал локтями.

— Держи! — закричал Федорчук, бросившись вслед.

Когда бежавший пробился через оторопевшую толпу, наружные двери открылись, вошел сухощавый человек в черном полушубке. Взглянув на него, «младший сержант» попятился назад.

— Аловский гармонист? — прошипел он, выхватывая пистолет.

Но Любимов ловким, ударом отбил руку Золина. Пуля, взвизгнув, рикошетом шлепнулась о потолок. Пистолет отлетел в сторону.

— Шпион! Диверсант! Держи! — раздались голоса.

К Золину бросилось несколько человек. Он прыгнул на стойку газетного киоска, выхватил гранату, но не успел взмахнуть рукой, как его смял настигший Федорчук. Граната, скользнув со стойки, ударилась о пол. Любимов схватил ее и бросил в окно. На улице раздался глухой взрыв, стекла со звоном посыпались на подоконники.

— Пусти, скотина! — хрипел Золин, задыхаясь.

Навалившийся Федорчук круто заворачивал ему руки за спину.

* * *

Арина Марковна, поворочавшись с полчаса после ухода мужа, тихо поднялась, оделась и включила электричество. То, что она увидела, заставило ее сразу выключить свет: гость вскочил, как подброшенный пружиной, с расстегнутым воротом, со сбившейся повязкой, обнажившей пустую глазницу, с перекошенным от страха лицом. «Чужой!» — Марковна испуганно попятилась к двери.

— Спи, спи, служивый! Это я по дурости разбудила тебя. Еще рано, — заговорила она, нашаривая в темноте телогрейку. — Я сейчас приду, — и Марковна выбежала из дому. Накинув наметку запора сенец на петлю, она сунула в нее палку. Только теперь она передохнула, лихорадочно соображая, к кому бежать. «К Федюшиным», — решила Марковна и засеменила наискось через дорогу. Пробежав мимо двух домов, забарабанила в ставень третьего.

— Кого там носит спозаранку? — донеслось из-за ставня.

— Выйдь, Ананьич, сюда. Буди сыновей. Только скорее, скорее, — умоляла Марковна, испуганно оглядываясь на свой дом.

К калитке вышел рослый, крепкий старик.

— Что такое? — тревожно спросил он.

— Вчерась Ферапонтович привел красноармейца-ночлежника. Прикинулся раненым в глаз. За водкой посылал и всячину молол. Утром глянула — кривой и морда бандитская. Не наш он. Чужой! Сердцем чую. Сенки я примкнула.

— С оружием? — отрывисто спросил Ананьич.

— При ружье.

— Павка! — крикнул он в дом. — Бери берданку и с Костькой на одной ноге ко мне!

— Я побегу к Ферапонтовичу, — бросила Марковна и заторопилась к станции. Свернув на проспект, она услышала быстрые шаги. Всмотревшись в темноту, узнала мужа.

— Ферапонтович, беда! Вчерашний-то ночлежник не настоящий. Не наш! Скорее, скорее, а то сбежит. Я закрыла на засовку, — частила она.

«И этот осел влип! — лихорадочно соображал Белозерский, только что узнавший о событиях на вокзале. — Значит, нужно уносить ноги!»

— Так, так, — тянул он, воровски озираясь по сторонам. — Говоришь, не наш?

И вдруг сбил Марковну с ног, сжал как клещами ее горло, с силой ударил головой о мостовую. Потом бегом кинулся к дому. Но не успел пробежать и двухсот шагов, как услышал донесшийся оттуда крик Чертищева:

— А-а, помилуйте, станичники! Я не по своей воле… Это — гад Белозерский…

Белозерский остановился, как вкопанный. С секунду прислушивался к доносившемуся шуму, потом, собрав все силы, перевалился через ближайший забор и, будоража собак, тяжело побежал на соседнюю улицу.

3

События опередили Любимова. Появись он на сутки раньше, многое было бы предупреждено. Но только крайние обстоятельства заставили его покинуть Новоселовку.

На второе утро после ухода Золина изрядно подвыпивший Алов спросил его:

— Ты знаешь, с кем вчера сидел?

— А мне все равно, — небрежно отозвался Любимов, следя, как сын Алова неловко перебирает клавиши гармоники. — Ваш гость — мой приятель.

— Это приятель, ай да ну! Отец сосал кровь, а этот пьет… Боюсь я его, — пробормотал Алов и шлепнул сына под затылок. — Вали в горницу пиликать, надоел… Ходок он хоть куда, а шею себе свернет, чует мое сердце… Давай, выпьем… Свернет!

— Охотник, что ли? — спросил Любимов.

— Охотник! — пьяно засмеялся Алов. — Зверь, а не охотник. На него самого охотиться будут.

— Вот тебе на! Чего же полез туда, где таких зверей не любят?

— Полезешь, ежели жить хочешь! Один там сидит уже лет двенадцать, вот он к нему.

— Где, кто? — быстро спросил Любимов.

— Полковник Белозерский, — проговорился Алов. Спохватившись, он бычьим взглядом уставился на Любимова и закричал: — Ты что?

Но тот, пьяно качая головой, сонно промямлил:

— Окосели вы, Гордей Калистратович… Спать пора.

— И то правда! — облегченно выдохнул протрезвевший Алов.

* * *

У Любимова созрело решение. Уссурийск — слишком важный узел, чтобы там сидел какой-нибудь мелкий резидент. Обнаружив следы Золина, а возможно и