— А вы, товарищ дневальный, долго будете копаться? — спросил он, положив руку на полную ногу Огурцовой.

— Надоела эта суматоха, — лениво отозвалась Клавдия, спрыгивая с нар. — Так бы взяла и повесилась, — пропела она, обхватив Зудилина за Шею.

Когда Зудилин вышел из землянки, к нему подошел Федорчук и доложил, что двойное прочесывание ничего не дало. Только в одном месте была обнаружена слегка надломленная ветка и что-то вроде следов.

— По-моему, все это ерунда, — решил Зудилин.

Вернувшийся затем старший лейтенант внес полную ясность:

— Прошли мимо нас, собаки пограничников след взяли.

Откуда-то от границы донеслись сперва хлопки выстрелов, потом взрывы гранат.

— Отстреливается, сволочь! — зло проговорил Рощин. — Молодец Земцов — и в темноте заметил.

5

Когда из Козодоя выжали все, что он мог сообщить, майор Танака, по приказу полковника Хасимото, включил его в «особые отправки». Для отряда Исии русский, ввиду «дефицитности», представлял особый интерес. Поэтому майор распорядился, чтоб Козодой попал в Харбин в более или менее «исправном» состоянии.

Танака счел необходимым лично осмотреть перебежчика. Доставленный к нему Козодой, щурясь от света, затравленно уставился на майора. Оборванный, заросший белесой щетиной, повар мало напоминал прежнего Кривоступенко. Рассеченный висок нагноился, вздувшаяся опухоль затянула глаз, отчего лицо казалось перекосившимся, одичалым. Передних зубов ни на верхних, ни на нижних деснах не было.

— Ждравия желаю, гошподин императоршкий нашальник! — прошамкал он.

— О-о, плохо ты есть! Надо это. Бритца и мыть, — дополняя слова жестами, высказал Танака. — Скоро ты ехать, и майор слегка прогудел, изображая паровоз, а затем начал что-то говорить еще, но уже по-японски.

Козодой понял только, что он поедет или его повезут куда-то. У него, как у вырвавшегося из оклада волка, снова вспыхнула надежда на жизнь. Он повалился на колени.

— Шпашибо, гошподин хороший. Отша, матушку вашу прошлавлять вино жижнь буду…

— Дашь бритвенный прибор, мыло и воду этому скоту, — приказал Танака начальнику гауптвахты. — Скажешь, чтобы выдали ему бинтов… Или нет, лучше пусть кто-нибудь обработает на нем дырки.

Только когда, колеса товарного вагона начали отбивать торопливую дробь, Козодой снова начал верить в свою «планиду». Еще при погрузке, показывая начальству свое рвение, он раздавал оплеухи молчаливым китайцам. Теперь же, умостившись с ногами на отдельной полке и утоляя недельный голод выданным на всех тощим пайком, он свирепо поглядывал на остальных пленников. Но те, казалось, не замечали его. Уничтожив половину общего пайка, Козодой растянулся на полке…

— Ну, ты! Еще раж прожеваешь огонь — убью! — предупредил он вздремнувшего около печки китайца.

В Харбин поезд прибыл ночью. Вагон с арестованными долго гоняли по станционным путям и поставили, наконец, в глухом тупике. Скрип отодвигаемой двери поднял с полки чутко спавшего Козодоя. Он вскочил и вытянулся, отдавая честь. Вспыхнувший свет электрического фонаря скользнул сперва по сбившейся в углу группе китайцев, потом по стенке и замер на нем.

— Ждравия желаю, гошподин императоршкий… — начал было Козодой, но толстый конвоир толкнул его к двери и что: то приказал. Не поняв его, тот растерянно забормотал: — Гошподин японеш, я же шам перешел… Я от офишера Танаки.

Резкая зуботычина заставила его замолчать. Козодою, как и остальным, надели наручники и пинком вытолкали из вагона. Не успел он опомниться, как растянулся на полу крытой машины. За ним влетели в машину остальные, толкая и топча Козодоя.

Обезумевший Козодой принялся бить в темноте ногами всех, кто подвертывался, но после ловкого удара под ложечку потерял сознание. Очнулся в узкой холодной камере, оттого что японец в белом халате тыкал ему в нос пропитанную нашатырным спиртом вату.

Козодой поднял отяжелевшую голову, выплюнул сгусток крови и снова откинулся на жесткую подушку. Дней семь его отхаживали и сносно кормили. Изменника это обрадовало: «Поняли ошибку, подлечивают». Теснота камеры не позволяла ему двигаться, но он и не нуждался в этом. Козодой жадно поедал все, что ему приносили, и спал. На восьмые сутки, в морозный вечер, его подняли с топчана, надели ручные кандалы и босиком вывели во двор.

— Гошпода японшы! Што вы делаете? — взмолился он и, заметив среди привязанных к столбу двоих китайцев из своей группы, с надеждой воскликнул: — Вот они подтвердят, што я шам… Подтверждайте, подтверждайте, не бойтешь. Я жаштуплюш… — умолял он.

Конвоиры привязали Козодоя рядом с китайцами и, окатив ему ноги из ведра ледяной водой, возвратились к длинному бараку.

Козодой запрыгал вокруг столба.

— Он, родненькие, пожалейте, я больше не буду. Ой, голубшики, помилуйте и шмилошердитешь, — запричитал он. Чем сильнее мороз сжимал клещами ноги и руки Козодоя, тем громче становились его вопли. — Ой, што вы робыте шо мной? Ой, де ж наши крашноармейшики родные? Ой, ижверги рода шеловешешкого…

Дальнейшего Козодой не помнил. Временами к нему на миг возвращалось сознание, потом снова пропадало. Когда оно полностью вернулось, ноги и руки жгло огнем. Мутным взглядом обвел большую светлую палату и снова закрыл глаза. Попытка шевельнуть рукой вызвала такую боль, что Козодой не мог удержать крика. К нему подошел врач в белом халате и, правильно произнося русские слова, спросил:

— Как чувствуешь себя? — Не дождавшись ответа, продолжал: — Ничего, дней через пять снимем повязки и сможешь танцевать… Так и запишем: бревно шестьсот восемнадцать сознание возвратилось, — добавил он, по-японски.

Но танцевать Козодой уже не смог. Когда сняли повязки с рук, вернее с того, что было когда-то руками, он испуганно воскликнул:

— Што вы жделали?

Омертвевшее мясо отставало от почерневших костей, издавая смрадный запах. Гангрена подобралась к локтевым суставам. Ног Козодой не видел.

Пятеро в белых халатах с заметным любопытством осматривали бревно шестьсот восемнадцать.

— Да, уважаемый Карасуке, ваши труды оказались напрасными, — заговорил один из наблюдателей. — При такой степени обморожения и задержке в оказании первой помощи сохранить конечности невозможно. Только немедленное активное вмешательство, я имею в виду ампутацию, еще может остановить смерть. Но это будет уже не человек.

— Мы обязаны, коллега, добиться положительных результатов, — отрицательно покачал головой тот, кого назвали Карасуке. — Ведь с этим мы столкнемся в России в первую же зиму оккупации. Нужно экспериментировать, чтобы потом спасти десятки наших солдат. — Он долго рассматривал ноги Козодоя.

Через два часа практикант Курусима сделал из бревна шестьсот восемнадцать «чурку». Ноги у Козодоя отняли, одну — по пах, другую — до колена. Руки — по локти.

Когда Козодой снова пришел в себя, прежних болей он не ощущал. Вспомнив свои страшные руки, захотел поднять, их, чтобы осмотреть. Но все было запутано в марлю. Козодой испуганно забегал глазами по сторонам. Напротив он увидел одноногого