спала» «Кто?» «Как кто? Сын мой, Логин Иванович. Я начала было засыпать, вдруг услышала шорох, открыла глаза, и вижу, что он проходил бережно, с остановкой, мимо дверей спальни, чтоб не разбудить меня! Где он? Не прячьте его». Ее уверили, что Логин Иванович не приезжал, что это ей так пригрезилось, и она со слезами убедилась в своей ошибке. В это время вошел в комнату зять ее Безак. Узнав о случившемся, он призадумался, вынул из кармана записную книжку, и записал день и час этого случая. Через две недели получено было письмо, что в этот самый час Логин Иванович скончался.

(Из записок Николая Ивановича Греча).

У Авдотьи Петровны Елагиной занемог сын Рафаил. Мальчику, горячо ею любимому, было около двух лет. Он сильно страдал, сидя в своей кроватке, и мать, подле него, не сводила с него глаз. Нечаянно взглядывает она на дверь, и в это мгновение видит так живо входящую Марью Андреевну Мойер (урожденную Протасову), подругу своего детства (любимицу Жуковского, на которой он желал некогда жениться), что вскакивает вдруг со стула, и бежит к ней, на встречу с восклицанием: «Маша!» – Но в дверях уже никого не было. С Авдотьей Петровной сделалось дурно. В эту самую ночь и в этот самый час Марья Андреевна скончалась в Дерпте, как после было получено известие.

(Рассказано мне самою А.П. Елагиной)[92].

Вице-директор Почтового департамента, Александр Павлович Яковлев, был однажды в одном из Петербургских театров с женою своею, урожденною Карпенко. Во время представления пьесы, на которое было обращено все ее внимание, она увидела вдруг, что перед нею промелькнула тень ее сестры, Прокопович-Антонской, жившей в Москве. Прежде было известие об ее болезни, но опасного ничего не предвиделось. Вскоре было узнано, что в то самое время, как г-жа Яковлева увидела перед собою тень сестры, г-жа Прокопович-Антонская скончалась.

(Рассказано и записано для меня Н.В. Калачевым).

* * *

Я слышал об одном странном происшествии от профессора Перевощикова, человека совершенно положительного, врага всяких фантазий. Он передавал мне происшествие мимоходом, в разговоре, как слышал о нем от Казанского профессора астрономии Симонова. Заехавши в Казань, в 1845 году, по открытии памятника Карамзину в Симбирске, я увиделся с И.М. Симоновым и спросил его, точно ли происшествие было так, как мне рассказывал с его слов Дмитрий Матвеевич. «Совершенно так, – отвечал Симонов (см. ниже). – Но почему оно Вас занимает?» «Вследствие недавнего несчастия, (за год перед скончалась моя жена), я люблю уноситься в другой мир, – отвечал я, – и все случаи, которые дают нам повод думать о нем, возбуждают мое любопытство. Так вот я могу рассказать случай, если хотите, который и подтвержу сейчас следующими доказательствами. «Видите этот портрет, – при этом слове он указал на висевший над его письменным столом, портрет Литтрова, бывшего до него профессором астрономии в Казанском университете, его учителя, благодетеля, представившего его к путешествию вокруг света и назначившего своим преемником по кафедре, когда сам отправился директором обсерватории в Вену. – Я получил письмо от него из Вены, в котором он уведомил меня об устройстве своих дел, о своих занятиях, о своем семействе, и потребовал от меня, чтобы я доставил ему немедленно точно такие же сведения, до меня относящиеся. Нынче завтра я сбирался отвечать Литтрову, но все как-то не удавалось».

«Однажды, вхожу я в свой кабинет и вижу, что портрет Литтрова упал со стены и лежит на письменном столе».

При этих словах Симонов встает, снимает портрет со стены, и показывает мне сшитый ремешок, который тогда оборвался вследствие чего портрет и упал со стены.

«Это напомнило мне о давно уже полученном письме. Ах, не отвечал я до сих пор Литтрову, подумал я, сел за стол, и тотчас написал к нему длинное письмо со всеми сведениями, как он от меня требовал. Через месяц, или около того, я получил письмо от Литтрова сына, в котором тот уведомил меня, что отец его умер, и, судя по числу, выставленному на моем письме, именно в тот день, когда я писал его».

(Записав этот рассказ, я просил И.М. Симонова, по возвращении своем в Москву, чтобы он прислал мне копии с писем Литтровых, отца и сына, и повторил рассказ с приложением своей печати, что он и исполнил. Копии с писем хранятся у меня до сих пор.)

* * *

Графиня Елизавета Ивановна, супруга гр. Владимира Григорьевича Фролова, до замужества своего была фрейлиною Императрицы Екатерины II. В бытность Высочайшего двора в Царском Селе (1767 г.), имея пребывание в оном, занималась своим туалетом в присутствии нескольких молодых подруг, в том числе графини Елизаветы Кирилловны Разумовской. Веселые разговоры и смех оживляли их беседу. Между тем, среди полного рассеяния Елизавета Ивановна устремила взор свой на окно с приметным движением в лице, еще взглянула с большим удивлением, и, посмотрев в третий раз, вдруг вскочила с кресел, вскрикнула: батюшка приехал! Он подходил к окну! Побежали в сад, но тщетно искали везде Стакельберга, его не было ни в доме, ни в саду. Глубокая печаль заменила радость на челе нежной дочери; напрасно подруги старались разуверить ее, утверждая, что видение было следствием думы, игра воображения! Молодая Стакельберг повторяла, что она три раза видела отца своего, что сначала сама не хотела верить глазам своим, – и продолжала тосковать. За обеденным столом у Императрицы фрейлины забавлялись между собою на счет легковерной; Государыня желала знать предмет их разговора, и Князь Иван Сергеевич Борятинский исполнил ее волю. Успокойся, сказала Екатерина – отца твоего нет в Петербурге. Он не мог бы приехать сюда без моего позволения. Тебе так показалось. Советую, однако же, для любопытства, записать сие видение.

Через несколько дней получено было известие из Риги о кончине Стакельберга в тот самый день и час, когда явился он дочери.

(Из письма ко мне М.М. Евреинова).

Из записок В.Ф. Энгельгардта

В 1858 году, находясь на службе в Москве, я в начале февраля был командирован в Архангельск по делам службы. Февраля 5, перед самым моим отъездом, я написал письмо поздравительное матушке моей, жившей в Петербурге; ей 8 февраля должно было исполниться 80 лет. Кроме пожелания ей Господней Благодати, я убедительнейше просил матушку о родительском ее благословении, без которого – писал я – не совершить мне благополучно этого дальнего пути. Отправив письмо на почту, я сел в повозку и поехал. До Ярославля дорога была сносная; пробыв в этом городе сутки, я отправился дальше. От Ярославля