(Из Сказаний о роде князей Долгоруких, ст. 183).

Желательно иметь более обстоятельное известие об этих явлениях.

По поводу этого замечания граф М.Д. Бутурлин пишет мне следующее:

«Сообщаю вам, что мне лично известно, и в достоверности чего смею ручаться. Но надобно начать издалека. В 1819 году, когда мне было 12 лет, жили мы вместе с семейством С.И. Мальцева в окрестностях Ливорно. Здесь однажды, во время гулянья, старшая дочь Мальцева, Ладыженская, рассказала нам случайно, что в Москве живет старый вельможа Апраксин, который в молодости был очень дружен с князем Долгоруким, что Апраксин был вольнодумец, и приятель его умирая, дал ему обещание явиться к нему перед его кончиною. Рассказ этот еще тогда сильно поразил мое детское воображение. Затем в 1828 году, будучи уже юнкером, я приехал в отпуск в Москву, остановился у тетки моей графини Чернышевой. Московское общество в то время не мало было занято вестью о болезни Степана Степановича Апраксина, одного из знаменитых Московских аристократов-старожилов. И вот однажды приезжает из Английского клуба близкий человек к семейству Чернышевых Яков Федорович Скарятин, сосед их по деревне, и, между прочим, рассказывает, что в клубе говорили о явлении Апраксину его приятеля, давно умершего, который, обещал ему предупредить его о близкой кончине. И действительно, спусти два, три дня, а может быть и меньше, Апраксин скончался».

* * *

«Два штаб-офицера, раненые в Финляндскую войну, привезены в столицу лечиться; один из них выздоровел, возвращался в армию, и пришел проститься с товарищем, с которым был очень дружен. Этот в шутку сказал: если пуля невзначай угодит ему прямо в сердце, то навестил бы его с того света, сказал бы, что и каково там. Обещано, хотя и неравнодушно; расстались. Прошел месяц, другой и третий; больной тихо оправлялся. В одну ночь видит товарища во сне. “Вот я сдержал свое слово, – тот говорит ему, – я убит сегодня в сражении; здесь хорошо, но я еще не осмотрелся. Ты сходи к В.С. Тамаре и попроси у него себе книжку, что у него в коробу под фаянсовым сервизом: в ней все, что тебе нужно знать”. Больной записал число и сновидение, а по приказам узнал, что товарищ действительно убит того числа в сражении. Сколько скоро смог, бросился к Василию Степановичу. Этот по своему обычаю руками и ногами отбивался от нового знакомства с человеком совсем ему неизвестным; уступил, наконец, убедительной просьбе. Незваный гость объяснил ему причину посещения, рассказал все, как было, прочитал записку о сновидении и просил приказать отыскать в коробе с фаянсовым сервизом заветную книжку. Тамара в первый раз в жизни слышал от него имя покойника, а о коробе с сервизом не знал и не ведал. Призван дворецкий, и тот не помнил в доме короба с фаянсовым сервизом. Хозяин потом сам не хотел отпустить от себя гостя без осмотра всех углов в своем доме. Дворецкий повел его в кладовую, оттуда в подвал. Там, в темном углу, под разным хламом стоял ящик с фаянсовым сервизом: из Англии в Константинополь, а оттуда, обогнув Европу, на корабле привезен в Петербург с другими вещами, и оставался в забытье по ненадобности. Что же? Под сервизом, между листов оберточной бумаги, нашлось, в листах, прекрасное издание “Подражание Иисусу Христу” Фомы Кемпийского на французском языке. Василий Степанович обеими руками отдал его гостю. Я смело могу прибавить к этому его рассказу только то, что Тамара не умел и в шутку сказать неправду или назвать вещь не своим именем».

(Из записок Ф.П. Лубяновского).

Считаем долгом заметить, что В.С. Тамара был одним из известнейших мистиков своего времени.

* * *

«Однажды, сидя в келье с нашим духовником, – рассказывал мне соловецкий игумен Досифей, живший на покое в Симоновом монастыре в 40 годах. – мы разговаривали о смерти. “Как поживает теперь на том свете наш отец Иона (не задолго перед тем скончавшийся)? – сказал старик. – Вот если б он пришел к нам оттуда и рассказал”. “Хорошо бы, – отвечал я, – да оттуда не скоро придешь! До самой близкой звезды много тысяч верст от земли”. “Отчего же бы не придти”, – продолжал он. “Ну да приди ты ко мне, если так, я приказываю тебе, как архимандрит”. Старик задумался и начал было отнекиваться, а я настаивал. Через полгода мы разговорились опять о смерти, и я повторил ему свое предсказание. Случилось так, что старик через год действительно занемог и, чувствуя приближение смерти, изъявил желание посхимиться. Он прислал меня тогда спросить об имени, которое он желал прежде принять, а теперь позабыл, я велел исполнить его желание и нарек его Виссарионом. Посхимленный вскоре скончался. Не помню, через сколько дней, ложусь я спать и вдруг вижу во сне, что иду в комнату покойника, и нахожу ее неприбранною, между тем как наяву я приказал убрать ее для вновь назначенного духовника. Сержусь на сторожей, а они отвечают мне, что старец жив. “Как жив, – закричал я на них, – зачем же вы хоронили его? Что скажут теперь о нашем монастыре, узнав, что мы живых хороним?” В эту минуту вижу, отворяется дверь из соседнего покоя, покойник выходит оттуда, и говорит мне: “Силен бо есть Бог поставить (умершего) в живых”. Я проснулся. Вот каким образом монах исполнил мое приказание и приходил ко мне с того света!»

* * *

В 30 годах в Севастополе служили два офицера, отличные моряки, Патиниотти и Тригони, очень дружные между собою. Последний, отправляясь в какую-то экспедицию, приходит к своему другу и говорит ему. «Послушай, я отправляюсь в море. Мало ли что может случиться. Дай мне слово исполнить, о чем я попрошу тебя». «Можешь ли ты сомневаться во мне, – отвечает Патиниотти, – скажи, чего ты хочешь?» «В случае моей смерти женись на моей вдове и будь отцом моему сыну». «Помилуй, что ты бредишь! Экспедиция твоя небольшая. Ты воротишься, да ты же и мастер плавать». «Толковать об этом нечего – я прошу тебя, и ты должен дать мне слово». «Пожалуй, если тебе это нужно для твоего успокоения». Друзья расстались. Прошло несколько месяцев. Вдруг Патиниотти видит во сне Тригони, который говорить ему: «Ты должен исполнить свое обещание и жениться». Проснувшись, он счел этот сон действием воображения. Между тем об экспедиции ничего не было слышно. Вскоре он увидел во сне Тригони в другой раз с тем же напоминанием, – и тогда же