Шрифт:
Закладка:
– Тебе становится от них легче? – спрашивает он, беря дочь за руку.
– Да, – кивает Тея, сжимая его ладонь в ответ, и это правда.
Теперь она спит, а не просто ворочается с боку на бок, каждый раз закрывая глаза и вспоминая пристыженного Вальтера в окружении жены и детей. Тея никогда не испытывала такого унижения и потрясения и надеется, что больше не испытает.
– Выглядишь ты действительно лучше, – продолжает отец. – Знал, что надо звать Каспара, а не этих городских шарлатанов, которые берут по десять гульденов за просто так.
– Ему придется принести еще, – слабо улыбается Тея. – Даже тетя Нелла пьет валерьянку.
Отец становится серьезным. Он делает глубокий вздох, и Тея понимает, что он снова будет спрашивать ее про тот вечер, когда она не пришла домой и который, как клянется, не может вспомнить. Отец так сильно хочет ее спасти, но для этого уже слишком поздно, и Тея не может заставить себя рассказать ему. Она помнит о той ночи все.
За последние четыре недели она перебрала по крупицам каждую деталь произошедшего. Гриета Рибек, ее усталое лицо и двое маленьких детей. Гриета Рибек и ее муж Вальтер. Тея помнит, как еле-еле выбралась из убогой квартирки на Блумстраат. Шла, натыкаясь на кричащих на нее людей, бежала обратно через Йордан домой, ощущая себя такой же размытой и ненастоящей, как на портрете Вальтера. Корнелия, открывающая дверь, выражение крайнего облегчения на лице няни, ее слезы, которые быстро сменились ужасом, когда Тея рухнула к ее ногам. Голова кружилась не только от голода, но и от того страшного чувства, что люди называют горем. Разбитое сердце – это агония, понимает Тея. Гораздо хуже в жизни, чем пишут в пьесах.
Как она могла так ошибиться? Вальтер выбрал ее, потому что она легкая добыча? Тея вручила ему сердце так просто и естественно, как дышала, а Вальтер растоптал его и вернул, как мертвую тушку. Девушка закрывает глаза и думает о Ребекке, о том, как жестоко обошлась с хорошей подругой. Она так много потеряла и не знает, как вернуть.
– Тея, – мягко начинает отец, – ты говорила в горячке…
Тея сжимает чашку с молоком.
– Говорила?
– Ты говорила о пустых палитрах. О двери, которую тебе не следовало открывать.
По спине девушки пробегает холодок.
– Я не помню, папа. Уверена, в моих словах не было никакого смысла. Скорее всего, это что‐то из увиденного в театре.
– Что ж, – мнется он, неохотно меняя тему, – я рад, что ты начинаешь поправляться.
– Тетя Нелла говорила, что Якоб прислал записку, – говорит Тея, наблюдая, как лицо отца омрачается при упоминании о поклоннике.
– Да, прислал. Твоя тетя соврала ему, что ты в Антверпене.
– Она хотела меня защитить.
Отец тяжко вздыхает. Тея смотрит в окно и думает о тете Нелле, которая постоянно твердит, что деньги – это щит, что необходимо защищатьcя от превратностей этого города. До сих пор девушка не придавала этому значения, презирая все, во что верила ее тетя. Но, закрывая глаза, теперь она видит злой, завистливый взгляд Гриеты. Что, если Гриета не остановится? Что, если напишет снова, требуя еще? До того, как Тея ворвалась в ту дыру на Блумстраат, именно это она и планировала. Еще одна угроза ее не разорит. Всегда есть возможность, опасность не миновала.
Отец встает и направляется к двери, намереваясь оставить Тею отдохнуть.
– Папа? – зовет она, когда тот уже открывает дверь. – Папа, ты веришь в любовь?
Отто, хмурясь, поворачивается.
– Конечно.
– На что она похожа, по-твоему?
Отто ошеломленно замирает. Потом откашливается.
– На что похожа? – Он думает. – На солнечный свет. Но и на тьму тоже.
Любовь как солнце, любовь как луна. Тея самим нутром чувствует, что слова отца – чистая правда.
– И… ты любил мою мать?
– Твою мать?
Отец в замешательстве медлит. Тея не знает, то ли это укрепляющее действие препаратов Витсена, то ли последствия лихорадки, которая ослабила ее защиту и развязала язык. А может, это влияние тех миниатюр, что прячутся на чердаке среди кедровой стружки. Или все просто потому, что она чувствует себя посрамленной, невежественной и глупой. Униженной тем, кого считала своим возлюбленным. Но Тея жаждет услышать, что, по крайней мере, часть ее истории была тронута страстью и привязанностью, в существование которых девушке так страстно хочется верить. Она жаждет, чтобы отец утвердил ее в этой вере.
Отто все еще топчется на пороге комнаты. Он смотрит то на дочь, то на канал за окном. Сначала Тее кажется, что он хочет заговорить, потом – что нет, а потом она понимает, что у него просто нет слов.
– Не важно, – вздыхает Тея. – Я просто…
– Впервые мне рассказал о ней твой дядя, – вдруг начинает отец. – Когда мы уезжали из Суринама, он сказал мне, что его сестра – самый умный человек, которого он когда‐либо встречал. Но я должен знать одну вещь: она не умеет заводить друзей.
Тея пристально смотрит на него. Она не может поверить, что наконец‐то, после стольких лет молчания и ожиданий, ее отец вспоминает прежние времена. Чтобы это произошло, нужно было остаться с разбитым сердцем, пережить лихорадку, столкновение со смертью, мольбу о любви.
– И это оказалось правдой?
Отец не отходит от порога.
– Это было неправдой. Она была одинока. Но это не значило, что она не умела дружить.
Возможно, отец разглядывает дома у канала напротив, но Тее кажется, что он смотрит на горизонт, которого она не видит. Океан воспоминаний, на поверхности которого серебрится свет, солнце уходит, оставляя воду непроглядно темной.
– Она вламывалась в кабинет своего брата, – тихо говорит отец. – Читала его гроссбухи, пока он был в городе.
Глубоко вздохнув, он поворачивается к дочери:
– Я почти не смотрел на твою мать, Тея. Чуть-чуть разве только. Сначала. И я не заметил, что она смотрела на меня. Я прожил в этом доме год, и вот однажды вечером она со мной заговорила. Я стоял в прихожей, надевал плащ, собираясь навестить твоего дядю в ОИК. Голос твоей матери из темноты заставил меня остановиться.
– Что она сказала? – шепотом
